Тиберий
Шрифт:
Вскоре Тиберий еще сильнее разгневал сограждан. Сенатор Аврелий Пий обратился к собранию с жалобой, что прокладка у его дома дороги и водопровода расшатала строение и привела жилище в полную негодность. Он просил у государства материальную помощь на ремонт. Но либо Пий был недогадлив, либо слишком благочестив в соответствии со своим именем, только он не вызвал интереса у преторов казначейства и получил отказ. Тиберий же, расследовав дело, убедился, что Пий прав, и выделил ему деньги. Сей поступок он усугубил дерзким заявлением, что и впредь все выплаты из казны будут производиться по-честному.
Граждане вновь возроптали: "Принцепс подавляет свободу, творит произвол!" Однако наиболее богатые тут же ринулись к принцепсу с плачем о своих покосившихся дворцах, надеясь отхватить себе долю "произвола". Увы, им не удалось обмануть проницательность Тиберия, которую окружающие все чаще называли подозрительностью.
Тиберий
Тиберий выходил на площадь, смотрел на толпу и не видел людей. Ему чудилось, будто у всех одинаковые лица, один голос, одна и та же мысль злобно блестит в глазах. Что бы он ни сделал: дурное или хорошее — все встречалось ропотом недовольства и ненавистью эпиграмм. "Где вы, римляне? — спрашивал самого себя Тиберий. — Такие, как сейчас, вы не могли создать великую цивилизацию, вы способны только разрушать. Значит, существовали другие римляне… Неужели их всех порезали Цезарь, Антоний и Октавиан?"
Последнее имя укололо его давней занозой ревности и повернуло мысль в другую сторону. "Августа вы нахваливали. Он заставил любить себя, глядя на вас с монет, вызывая почтение гордым обликом бесчисленных статуй по всему городу, умиляя трогательными картинами на барельефах, где его окружают прелестные детишки и толпы счастливых сограждан. Он улыбался вам с трибуны амфитеатра, и вы были счастливы оттого, что сидели рядом с ним. И это все, что вам нужно? Я же действую исключительно рационально, без показухи. Однако этот рационализм вынудил меня расправиться с конкурентами. Может ли народ любить меня, если я убил Постума, Юлию, Семпрония? — испугался внезапному сомнению Тиберий. — Хорошо было Августу: все его соперники полегли в гражданской войне и в ходе проскрипций. После такого кровопускания легко править обессиленным народом. Но теперь выросло новое поколение, наглое и своевольное, потому что не знает той бойни, и притом не до конца утратившее дух республиканской свободы. Оно не боится меня, поскольку не может оценить блага мира. А ведь, устранив конку-рентов, я всю страну избавил от гражданской войны. Получается, что я поступил правильно, но любить меня все равно нельзя. Выходит, эта толпа несправедлива ко мне и в то же время по-своему права".
Когда пришло время проведения очередных празднеств, Тиберий почел своей обязанностью разделить радость общественных увеселений с народом. Однако он решил посетить только бега в цирке и театральные представления, как наиболее культурные виды зрелищ, но не битвы гладиаторов. Такой избирательностью он хотел заставить сограждан задуматься об эстетическом уровне поглощаемых ими продуктов масскультуры и собственным примером задать им хоть сколько-то приемлемые ориентиры.
Ристания, как вид развлечений, возникший из боевого искусства, был известен в Риме еще со времен древних царей. Уже тогда в длинной лощине между Палатином и Авентином устраивались гонки колесниц, за которыми наблюдали зрители со скамей, установленных на склонах этих холмов. Деревянные строения нередко уничтожались пожарами, но возводились вновь, каждый раз в виде все более масштабного сооружения, получившего название Большого цирка. Когда Тиберий изволил в качестве принцепса посетить Большой цирк, тот представлял собою стадион длиною шестьсот метров и шириною — сто пятьдесят, вмещающий более ста тысяч зрителей. Продолговатая арена с одной короткой стороны заканчивалась едва заметной дугой, а с другой — была полукруглой. Вдоль ее делила пополам стена со всевозможными архитектурными украшениями, группировавшимися вокруг египетской колонны, привезенной Августом в качестве трофея из края фараонов. На этой стене также обозначалась нумерация заездов. По периметру арены возвышались многоярусные трибуны, отделенные от нее трехметровым рвом для обеспечения безопасности зрителей при проведении представлений с участием хищных животных. В дальнейшем ров был заменен ограждением со свободно вращающимися барабанами, которое звери никак не могли преодолеть, поскольку сваливались при проворачивании этих барабанов.
В Большом цирке проходили некоторые торжественные мероприятия, например, парад при триумфе, но чаще всего он использовался для устройства увеселительных зрелищ. Здесь бывали и гладиаторские игры, и травли животных, выступали борцы, скороходы, кулачные бойцы, но основным развлечением являлись ристания.
В Риме существовали как бы четыре спортивных общества: красные, белые, зеленые и синие. Соответственно в заездах участвовали четыре, восемь или двенадцать колесниц. Управляли ими профессиональные возницы низкого происхождения. Однако своим спортивным искусством и удачей они добивались богатства и безумной популярности.
Популярность возниц действительно была безумной, то есть исходила от инстинктов, а не из сознательной оценки их деятельности. В республиканское время, когда люди оценивали друг друга в основном по личным качествам, к спортсменам предъявлялись требования в плане их мастерства и удали. Зрители находили в состязаниях эстетическое удовольствие, возвышающее спортивный азарт до уровня переживаний свойственных искусству. Но с утратой способности воспринимать суть событий и людских характеров, римляне в зрелищах, как и в политике, стали ориентироваться по ярлыкам. В ристаньях это было просто: если ты болеешь за "зеленых", то все возницы в зеленых туниках — прекрасные спортсмены и замечательные люди, а прочие, всякие там "синие", "белые", "красные" — негодяи, не умеющие обращаться с лошадьми, которые могут победить в заезде только посредством каверзы, если им удастся "подсечь" "нашу" колесницу на повороте. В общем, тошнотворный голливудский расклад на "хороших" парней и "плохих", где "хорошим" позволяются любые низости для достижения успеха. У каждого общества был фан-клуб, который ретиво приветствовал "своих" в цирке и не давал им проходу за его пределами, терроризируя "героев" слепым восхищением. Нередко на трибунах возникали потасовки между "фанатами" различных цветов. Истерия вокруг возниц усугублялась тем обстоятельством, что среди публики было много женщин, которые располагались вперемежку с другими зрителями, а не на отдельной трибуне, как на других видах зрелищ. Женский визг являлся существенным компонентом в шквале любви и ненависти, обрушивавшемся сверху на головы возниц. Естественно, темпераментные римлянки любили всеобщих кумиров тем экспрессивнее, чем меньше в сравнении с мужчинами понимали хитрости их ремесла. Для них не имели значения ни способности возницы, ни даже его внешность, страсть в их трансцендентных сердцах возгоралась исключительно в результате рева толпы. Кого будто бы любят все, того будто бы любит и женщина, пока массовый психоз не направит ее внимание на новый объект.
Преуспевающие возницы, расфранченные, павлиньей походкой шествовали по городским улицам в окружении толпы поклонников, среди которых были всадники, а то и сенаторы, и снимали урожай народной любви, как в былые эпохи — полководцы, спасшие Отечество от вражеского нашествия. Их дружбой похвалялись юные отпрыски знатнейших фамилий, их небрежные ласки осчастливливали салонных красавиц, немало рассеянных сенаторов выкармливало в своих роскошных дворцах пустоголовых кукушат, подброшенных им незадачливыми героями хлыста и вожжей. Правда, вульгарное ремесло этих людей было весьма опасным, и ежегодно несколько десятков их гибло на италийских аренах. Однако поклонники не оставляли вниманием своих любимцев и после их смерти. Ни один оратор или полководец не мог мечтать о такой чести, какая выпадала возницам, слишком рьяно врезавшимся во вражеский экипаж. Однажды во время кремации тела гонщика его фанат сам следом бросился в костер.
Любопытно, что в эпоху заката эллинской цивилизации греки питали столь же неистовую, но еще более слепую любовь к спортсменам, этим поп-звездам угасающей античности. Однако, что же может сделать людей еще более слепыми, чем римляне императорских времен в поклонении возницам и гладиаторам? Лишает людей зрения то же, что порабощает их ум и душу, — деньги — универсальный заменитель человеческих свойств, способностей и чувств. Греки восторгались не возницами, а владельцами колесниц. С полной серьезностью греки могли объявить олимпийским чемпионом горбатого старца с дряблой грудью и отвислым животом только за то, что он, например, в молодости провел удачную торговую спекуляцию или выдал патриота македонским владыкам; ибо ничто не может обогатить быстрее, чем предательство!