Тиберий
Шрифт:
— Я стараюсь совершать такие поступки, которые люди поддерживали бы, основываясь на разуме, а не благодаря клятве, — заявил он. — Поэтому я не позволю давать такую присягу. Все человеческое непрочно. Чем выше вы меня вознесете, тем более скользким будет мое положение. Пусть же граждане хранят верность делам, пока они того заслуживают.
Это разногласие по формальному поводу не особенно помешало совместной работе властей.
Аррунций и Капитон действительно потрудились на славу и вскоре представили сенату пакет мероприятий по восстановительным работам в городе и профилактике наводнений. В многолюдном Риме часто случались пожары, аварии, нередки были и разливы Тибра, поэтому римляне умели устранять последствия таких бедствий. В части восстановительных работ все предложения комиссии были
В тех случаях, когда Тиберий не мог найти заведомо выигрышного решения, он предпочитал вообще не вмешиваться в ситуацию. Эту позицию принцепс и внушил сенаторам, которые после длительных дебатов оставили все как есть.
Безболезненно удалось урегулировать конфликт в Греции и Македонии, где население было доведено до отчаяния притеснениями римских чиновников. Эти провинции передали в управление доверенному лицу Тиберия Поппею Сабину, добавив их к его области Мезии. Сабин был сравнительно честным человеком и сумел договориться с греками. Правда, столица осудила принцепса за пособничество своим любимцам.
Проницательный Тиберий умел находить порядочных людей даже в навозной куче такого гнилого общества, каким было население императорского Рима. Им он поручал ответственные посты в войсках и провинциях и сменял их весьма неохотно, что, в общем-то, противоречило римским традициям, вытекавшим из республиканских принципов выборности и ротации магистратов.
Однако чем больше разрасталось Римское государство, тем меньше в нем оставалось честных людей. На все провинции добрых магистратов не хватало и приходилось довольствоваться не сильно плохими. Но и в этих случаях Тиберий подолгу оставлял власть в одних руках. Когда его попросили объяснить такую политику, он ответил притчей.
"Раненый лежал на дороге не в силах подняться, и множество мух село на его раны, — повел он свой рассказ. — Какой-то прохожий из сострадания решил отогнать зловредных кровососов. Но раненый возразил: "Ты причинишь мне еще большие страдания, если отгонишь этих мух. Так как они успели насытиться моей кровью, то уже не с такой силой кусают меня. Если же затем явятся новые рои голодных мух и найдут меня уже истощенным, то я окончательно погибну".
У постоянных наместников поневоле появляется чувство хозяина вверенной им земли, временщики же думают только о своем обогащении".
Но плебс не задавал вопросов принцепсу. Молва судила его по собственному произволу. "Он слишком ленив и туп, чтобы затруднять себя государственными делами, потому и держит в должности одних и тех же людей", — приглушенными голосами говорили на столичных площадях и рынках простолюдины, а также богачи в роскошных салонах, только что предлагавшие принцепсу титул отца Отечества. "Нет, — поправляли другие, — просто в своей злобе тиран не позволяет, чтобы почет доставался многим. Он ненавидит людей и не хочет расточать милости". "Скорее всего, — предполагали третьи, — он пребывает в рабстве у своей нерешительности. Он всегда медлителен в своих суждениях, вот и не решается активизировать политическую жизнь".
Однако, несмотря на шипенье таких упреков, раздающееся из всех темных закоулков Рима, Тиберий в очередной раз показал пример уверенного принятия решений, причем даже весьма непопулярных. Народ через трибунов обратился в сенат с ходатайством отменить однопроцентный налог с оборота, введенный после гражданских войн, средства от которого направлялись на поддержание армии. Сенаторы в силу традиций республиканского Рима не желали противоречить плебсу, и Тиберию при всей его хитрости не удалось вытянуть из них нужного постановления. Тогда он сам объявил народу, что налог не может быть отменен, поскольку у военной казны нет других источников пополнения. Это суровое заявление он подтвердил числовыми выкладками по сведениям, скрупулезно собранным им в казначействе.
Одновременно Тиберий сообщил, что, согласно уточненным расчетам, государство не выдержит расходов, если легионеры будут служить меньше двадцати лет, и отменил уступки солдатам, сделанные во время мятежа.
В том году подтвердились опасения Тиберия относительно Германика. Несмотря на то, что принцепс писал ему письма с призывами к осторожности, тот уже ранней весной вторгся в пределы недружелюбной страны. Разделив войско с Авлом Цециной, он взял местные народы в клещи и уничтожил множество деревень. Однако, когда германцы консолидировались под началом Арминия, им удалось завести легионы Цецины в болота и разгромить их в пух и прах. Лишь недисциплинированность германцев, рано уверовавших в окончательную победу, позволила римлянам вырваться из окружения и спастись. Поражение было столь серьезным, что на левом берегу Рейна распространилась паника. Все ждали вторжения победоносных варваров. Местные жители бросали скарб и эвакуировались из пограничных областей. Солдаты охраны военного лагеря принялись разрушать мост через Рейн. Но тут вновь заявила о себе Агриппина. Она действовала как полководец. Сначала яркой речью жена императора утихомирила страсти в лагере, затем с подчинившимися ей легионами захватила мост и взяла его под охрану. Проявив крутой нрав в экстремальной ситуации, она в дальнейшем действовала с женской мягкостью и милосердием. Солдатам, отступающим из германских лесов разрозненными группами, она оказывала материальную, врачебную и психологическую помощь. Когда вернулась основная часть войска Цецины, Агриппина стояла на мосту во главе колонны своих солдат и приветствовала возвращающихся как император, благодарила их за службу и ободряла надеждами на будущую победу.
Армия самого Германика действовала успешнее. Но во время переброски солдат по морю шторм потопил много судов, что также обернулось для римлян большими потерями. Для возмещения гигантского ущерба от этой кампании были организованы дополнительные поборы с Галлии, Италии и Испании. Ввиду отсутствия средств у обнищавших провинций, налог взимался лошадьми и снаряжением для войска.
Тем не менее, Рим сделал "хорошую мину при плохой игре". Тиберий вдобавок к императорскому титулу Германика прибавил триумфальные знаки отличия Авлу Цецине и еще двум легатам. Внеплановые сборы дани были объявлены добровольными пожертвованиями передового населения в качестве выражения его крайнего энтузиазма. Всеми своими действиями принцепс призывал Германика прекратить бесполезную войну и возвратиться в столицу, чтобы справить триумф, пока он не превратился в траур. Тиберий не хотел приказывать приемному сыну, учитывая двусмысленность их положения, когда, с одной стороны, они являются родственниками, а с другой — соперниками, причем их пока несуществующее противостояние раздувается недоброжелателями и падким до сплетен плебсом. Он пытался добиться от Германика добровольного следования своим решениям и логике дела, но тот по-прежнему игнорировал принцепса и готовился к новой войне.
Яркий поступок Агриппины, конечно же, возмутил Августу, и она закатила сыну очередной скандал. На этот раз Тиберий не стал спорить с матерью. Некоторое время он безучастно молчал, давая женщине возможность выговорить накопившуюся злобу, а потом, сославшись на дела, удалился. Но ее последние слова ядом проникли в его мозг. "Ты только представь, как должна ненавидеть тебя эта женщина, чью мать ты уморил голодом, а мужу препятствуешь властвовать!" — бросила ему в спину Августа, когда он уходил.
Тиберию не хотелось ненавидеть Агриппину. Он жил в такое время, когда трудно было встретить порядочного человека, а значительная яркая личность вовсе была редкостью. Тем большего уважения заслуживало присутствие стольких достоинств в женщине. Однако ситуация складывалась так, что он обязан был видеть в ней злейшего врага. Над ним и Агриппиной, над ним и Германиком, над сенатом, народом, над всеми римлянами довлел жестокий рок, вынуждавший их всего бояться, всех подозревать, во всем выискивать дурное.