Тигран Великий
Шрифт:
Мать моя, изрядно погоревав, наконец, смирилась с неизбежным. Её сердце не могло не оттаять от беззаветной любви юноши с томными чёрными глазами, и вскоре они поселились на земле, орошаемой водами реки Иордан. Но родня матери, так и не примирившись с этим браком, навсегда предала её имя забвению.
До моего появления на свет мать родила, одну за другой, две пары близнецов.
Производить на свет за раз по два – особенность нашей семьи. У моего отца были братья близнецы, у детей брата тоже и, как вы потом узнаете, от меня женщины также родили двойняшек. Впоследствии, как врач,
Итак, в то время когда появился я – пятый сын – четверо моих братьев были уже достаточно взрослыми. Мать настояла на том, чтобы мне дали иудейское имя – Соломон и очень сердилась, когда отец переиначивал его на арабский лад – Согомон.
Как всех маленьких в семье меня любили и баловали и, хотя я уже достаточно подрос, ни родители, ни братья не спешили загружать меня работой. Но больше всего радости я доставлял матушке. Именно от матери я перенял те способности, благодаря которым в дальнейшем смог достичь успеха и славы.
Шли годы. Отец построил дом, а мне исполнилось двенадцать лет.
Век труженика земли короток. Изнуряющий труд под знойным солнцем Палестины сделал своё дело, и в один из дней отец не вернулся домой.
Сердце моё до сих пор хранит память о его тяжёлых натруженных руках, которые за долгие годы настолько сроднились с землёй, что приобрели с ней неизгладимое сходство. Он умер мирно, оставив семье кров и достаток. Четверо сыновей могли достойно продолжить отцовское дело, и вскоре к ним должен был присоединиться я.
После смерти отца мать, у которой и без того было тоскливое лицо, теперь совсем ушла в себя. Казалось, бесконечная грусть навсегда поселилась в её душе.
Однажды, когда я возвращался домой, то увидел во дворе множество верблюдов. Горбатые животные, подобрав под себя ноги, с полузакрытыми глазами меланхолично жевали корм, который им подбрасывали заботливые караванщики. Купцы часто покупали у нас пшеницу, но сегодня меня удивило совсем другое. Из окон дома раздавался восторженный голос матери, иногда переходящий в смех. Удивлённый этим, я вбежал в дом и увидел ладно одетого пожилого мужчину, совсем не похожего на тех купцов, которые часто бывали у нас. Незнакомец что-то увлекательно рассказывал на арамейском, отчего на лице у матери сияла счастливая улыбка. Признаться, я никогда не видел её такой жизнерадостной. Обычно грустная и блеклая, она сейчас выглядела просто великолепно. Глаза сияли, а на щеках играл румянец, превративший уже не молодую женщину в настоящую красавицу.
Завидев меня, мать радостно воскликнула:
– Соломон, сын мой! Подойди сюда! Познакомься – это Мафусаил. Самый известный лекарь в Иерусалиме. Сегодня он наш почётный гость.
Невозможно было представить большего счастья для матери, нежели встретить человека из родного города. Города, где она провела самые беззаботные годы своей жизни и откуда её увели против собственной воли. Она с восторгом слушала Мафусаила, уносясь в воспоминаниях в далёкое прошлое.
Лекарь принялся внимательно меня разглядывать.
У него было доброе лицо, не без лукавства и хитрецы.
– Какой смышлёный взгляд у этого малого, – произнёс Мафусаил.
Его приятный голос, манера говорить, – всё это располагало к общению.
– Моя кровь! – гордо ответила мать.
– А скажи мне, отрок, как, по-твоему, – если взять двух лягушек – одну серого цвета, а другую зелёного – и бросить обеих в кувшин с молоком, у какой из них есть шанс выбраться оттуда живой?
Мафусаил, прищурившись, стал внимательно ждать ответа.
Я ненадолго призадумался и, смекнув, ответил:
– Цвет тут, конечно, не при чём. Выберется целёхонькой та, которая изловчится прыгнуть на спину другой.
– Отлично! – воскликнул лекарь. – У тебя и вправду светлая голова. Тогда усложним задачу: поместим каждую из лягушек в разные кувшины с молоком. Которая из них выпрыгнет оттуда?
Второй вариант заставил меня задуматься. Тут на подмогу пришла мать:
– Ну, Соломон! Подумай хорошенько, как можно в жидком молоке заполучить опору.
– Погоди, Адель! Он мальчик смышленый, сам догадается, – запротестовал Мафусаил.
– Выживет та лягушка, которая своим упорством сможет сбить молоко в кусок масла. Вот тогда она и выпрыгнет из кувшина, – ответил я.
– Молодец, отрок! – воскликнул Мафусаил и, повернувшись к матери, произнёс серьёзным тоном, – Послушай, Адель! У этого парня цепкий ум. Жалко такому умнице прозябать в деревенской глуши. Отпусти со мной в город. Я научу его языкам, дам образование. Глядишь, и получится ладный лекарь.
Лицо матери, которая до этого беззаботно улыбалась, вдруг опять стало озабоченным.
– Ну, посуди сама: детей с женой мы не нажили, а смышлёный помощник очень нужен. Соломон мне подходит. Отдай его – не прогадаешь.
Восторг и радость на лице матери вновь сменили тоска и печаль.
– Соломон! – сказала она, – Оставь нас одних.
Я вышел во двор, где измождённые верблюды продолжали усердно жевать корм. Не знаю, о чём говорили мать с Мафусаилом, но в душе моей зародилось чувство скорой разлуки, и я не удивился, когда услышал от матери следующие слова:
– Сын мой! Ты уже достаточно подрос и вскоре мог бы стать опорой для старших братьев. Но я хочу, чтобы ты жил и учился в городе. Поверь мне, сейчас говорит не любящая мать, а женщина, которая провела юность среди городской суеты. И хотя расстаться с тобой мне будет очень не легко, но ты отправишься в Иерусалим. Твой природный ум и смекалка помогут найти достойное место в жизни.
Слёзы покатились из её безрадостных глаз. Видно было, что это решение далось с большим трудом. Совсем недавно она похоронила мужа, а сейчас добровольно расставалась с младшим сыном – возможно, навсегда. Но мудрая женщина нашла силы и подавила свои родительские чувства. Сейчас, по прошествии многих лет, я понял, насколько прозорлива была мать, сумевшая предвидеть мой жизненный путь и не ошибиться в своём решении. Она вовремя почувствовала разницу между мною и старшими сыновьями. Выбор был сделан – самый младший, самый любимый, самый смышлёный – он будет жить в городе её молодости, и станет воплощением несбывшихся надежд.