Тихая бухта
Шрифт:
Рассказывая об этом, Шурка был так взволнован, так крепко сжимал кулаки, что Димке показалось, будто он сердится и на него самого, а не только на японца Наяму.
Но Димка не чувствовал себя виноватым. Ведь и ему было жалко этой тихой бухты, которую он успел полюбить, этих широких кедров, уплывающих куда-то вниз по реке. Они никогда не возвращаются оттуда. А сколько лет им нужно расти тут в тишине, чтобы головой они могли коснуться неба!
Разгоряченный Шурка сказал:
— А все взятки! Думали, новый лесничий конец этому положит,
Димка вступился за отца:
— Неправда, мой папа взяток не берет!
— Как же не берет! Весь поселок видит, как Наяма к Дмитрию Никитичу ездит. Он даром ездить не будет.
У Димки загорелись уши. Он с ужасом вспомнил вдруг, что штаны на нем тоже подарены Наямой. Он густо покраснел, но все же попытался защищаться:
— А твой отец ничего не берет?
— Нет! — строго ответил Шурка. — Он партизаном был. Он красный. Наяма к нему тоже подъезжал, да отец его так пужанул, что тот больше не суется.
— Мой папа политикой не занимается, — возразил Димка, вспомнив отцовскую фразу.
— Ага, политикой не занимается, а взятки берет, Наяме хозяйничать позволяет!..
Димке нечего было сказать, и, не слушая больше ничего, он бросился прочь от своего друга.
До вечера Димка просидел у реки.
Ему было очень тяжело. До сих пор отец казался ему лучшим человеком на земле. Правда, Димка немного побаивался его, потому что отец был скуп на слова и на ласку. Но все же Димке хотелось, когда он вырастет, быть таким, как отец. То, что он услышал от Шурки, глубоко его потрясло. И, не зная, что теперь делать, Димка лег на траву и заплакал.
Стемнело. Димка поднялся. Сквозь слезы глядел он на реку. А по ней, точно назло, то и дело одно за другим плыли вниз, вздрагивая и покачиваясь, черные бревна — кедры, сосны и пихты, освобожденные от ветвей и коры, гладкие, голые, точно раздетые шайкой разбойников. Может быть, из них ни одно не клейменое. Проклятые бревна! Они плывут по реке, люди смотрят на них и вспоминают, что новый лесничий — взяточник…
Когда река совсем пропала в черной пустоте ночи и только редкие всплески да глухие звуки сталкивающихся бревен давали о ней знать, Димка со вздохом поднялся и поплелся домой.
У него нестерпимо болела голова.
Придя, он сразу полез в чемодан. Отец, сидевший у стола, прищурился:
— Ты что там делаешь?
— Штаны переодеваю.
— Чего это на ночь глядя?
— Эти я больше не надену.
— Почему?
— Потому что это взятка.
— Что?!
Отец поднялся со стула. Громадная тень вскочила вместе с ним, взлетела на потолок и нагнулась, будто рассматривая Димку. Мальчик стащил с себя штаны и, бросив их на пол, стал надевать другие. Лицо Вихрова потемнело.
— Повтори, что ты сказал!
Тень метнулась по стене и закрыла огонь. Димка зажмурил глаза. Тяжелый клубок жгучей обиды на отца подкатил к горлу, соленые слезы защекотали глаза. Пусть отец делает что хочет.
— Весь поселок говорит, что ты взяточник!.. Позволяешь Наяме хозяйничать!.. Носи сам его штаны!
— Как ты смеешь? Молокосос!
И Димка услышал, как отец сорвал с себя ремень.
— Ну, бей, пожалуйста, сколько хочешь! Убей! А я взяточником не буду!
Димка кричал, пока горло не перехватили рыдания.
Однако отец не стал его бить. Димка лег лицом на пол и опять заплакал. Плакал он долго и, наконец, устал. Он поднял голову. В комнате стояла тишина. Отец сидел за столом, закрыв лицо руками. Димка посмотрел на него. Отец не двигался.
От плача у Димки слипались глаза и в голове гудело. Все тело ныло от усталости. Он едва добрался до кровати, положил голову на подушки, подумал, что жизнь теперь разбита, и не заметил, как уснул.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Утром Димку разбудили солнечные лучи. Еще не раскрывая глаз, Димка потянулся и вспомнил, что сегодня Софрон и Шурка едут в стойбище.
Димка быстро вскочил. В комнате было светло и чисто. На столе было приготовлено молоко и хлеб с маслом. Возле кровати на стуле лежали его старые штаны, в которых он приехал из Владивостока. Тогда только Димка вспомнил ссору с отцом и всю свою обиду. Он быстро оделся и взял свое ружье. Он хотел уже было выйти, но в дверях столкнулся с отцом. Морщины на лице отца были резче, чем обычно, и лицо — землистое. Должно быть, он плохо спал эту ночь. Не глядя на Димку, он прошел к столу и сел.
— Я к ороченам поеду, — тихо сказал Димка, чувствуя все-таки жалость к отцу.
Отец ответил не оборачиваясь:
— Поезжай.
Оморочка Софрона была уже на воде, когда Димка вышел из дому, а сам Софрон уже сидел в лодке, прижимая ее веслом к берегу.
Димка и Шурка тоже сели в оморочку и взяли в руки весла.
Софрон подал знак, крякнул, мотнул своими толстыми косами, и оморочка, оторвавшись от берега, как ласточка помчалась вперед.
Софрон правил в сторону от главного русла. Тут не слышно было ни криков людей, ни собачьего лая, ни пыхтенья катеров — берег казался пустынным.
К полудню Тихая стала маленькой и узкой. Софрон резко повернул лодку в боковую протоку и, несколько раз взмахнув веслом, проплыл ее. Перед ними открылась широкая и стремительная река.
— Речка Май. С горы бежит. Сердитый речка. Теперь стойбище недалеко, — пояснил Софрон, кивая головой на берег и горы, голубевшие вдали.
Вскоре с берега послышались голоса и запахло дымом. Навстречу лодке высыпали ороченские ребятишки, все смуглые, с сережками в ушах. Волосы у них были заплетены в косички. Вперегонку с собаками бросились они к приехавшим. Почуяв чужих, собаки отпрянули в сторону и залились неистовым лаем. Ребята тормошили Софрона и исподлобья рассматривали Димку и Шурку. Софрон указал рукой на приехавших: