Тихая квартирантка
Шрифт:
Ты озадаченно моргаешь. Со вздохом нетерпения он наклоняет голову в направлении внешнего мира – в сторону дома.
Его ребенок. Он говорит о своей дочери.
Ты пытаешься вдохнуть, но забыла как.
– Я скажу, что ты знакомая. Подруга друзей. Снимаешь свободную комнату.
Далее – торопливые объяснения. В этом весь он: вначале неуверенный, до тех пор пока не убедит себя в собственной непогрешимости. Едва решение принято, он не оглядывается.
Он говорит обо всем так, будто идея принадлежит ему, будто не ты заронила семя, не ты это предложила. Он перевезет тебя в новый дом посреди ночи.
Спать будешь прикованной наручниками к кровати. Он, как и прежде, будет приходить к тебе. В этой части ничего не изменится.
Ты должна вести себя очень тихо. Разговаривать с его дочерью только во время еды, чтобы отвести подозрения. Совместная трапеза сделает тебя досягаемой для нее, ты потеряешь таинственную ауру. Перестанешь быть загадкой. Превратишься в часть окружения – скучную часть, о которой девочка и не подумает задавать вопросы.
Прежде всего, веди себя нормально. Он несколько раз подчеркивает это между правилами принятия душа, сна и приема пищи. Ни в коем случае нельзя выдать истинного положения дел. Иначе тебе будет больно.
Ты киваешь. Ничего другого не остается. Пытаешься представить: ты, он и его ребенок, все под одной крышей. Кровать. Матрас. Подушка. Постельное белье. Мебель. Завтрак и обед. Еда на тарелке. Настоящий душ. Горячая вода. Разговоры. Окно в мир. Третий человек. Впервые за пять лет кто-то кроме него.
Он перестает расхаживать и приседает перед тобой. Кожа вокруг ногтей у него красная, воспаленная. Он снова поднимает твое лицо за подбородок, совсем близко к своему. В его глазах – весь мир.
Ладонь скользит к твоей шее, большой палец ложится на гортань. Он мог бы сделать это прямо сейчас. Так же легко, как скомкать лист бумаги.
– Никто не узнает. – Его лицо блестит в свете походного фонаря. – В этом весь смысл. Тебе ясно? Только я. И Сесилия.
Сесилия…
Ты хочешь произнести имя вслух, но в горле застрял ком. Ты сглатываешь. Его дочь, его ребенок. В этом есть что-то органичное. Благородное. Он в больнице, в одноразовом халате, держит в трясущихся руках окровавленного младенца. Мужчина, ставший отцом. Интересно, он соскакивал с постели в два, три, пять утра, чтобы ее покормить? Грел бутылочки в темноте, с затуманенным от недосыпа сознанием? Водил дочь на карусели, помогал задуть свечу в первый день рождения? Спал на полу рядом с ее кроватью, когда она болела?
Теперь они остались вдвоем. Разрешает ли он ей пользоваться телефоном? Когда она плачет – если плачет, – находит ли нужные слова? Догадался ли приобнять ее за плечи на похоронах мамы? Сказать что-нибудь вроде: «Те, кого мы любим, никуда не уходят. Они живут в наших воспоминаниях. Главное – постараться прожить жизнь так, чтобы она тобой гордилась»?
– Красивое имя, – говоришь ты.
«Только зря ты мне его сообщил».
Глава 8
Эмили
Эйдан Томас знает, как меня зовут.
Наступает четверг, а его нет. Я решаю, что все пропало. Но вдруг приятный сюрприз: в пятницу вечером, когда я не жду, он материализуется в баре.
– Эмили.
Мое имя слетает с его губ, как будто нас связывает давнее знакомство.
Я роняю «привет» и, не удержавшись, добавляю, что не видела его вчера. Улыбка, извинение: срочная работа за городом. Но вот он здесь.
«И все встало на свои места», – говорю я, на сей раз молча. Оставляю это при себе. Неожиданный визит Эйдана, звук моего имени из его уст придают мне сил до конца дня и на всю субботу, вплоть до вечера.
В субботу ресторан похож на поле битвы. Городские воюют с местными из-за столиков, и всем не угодишь. Из кухни в зал устремляется поток еды – горячей, холодной, без разницы. Нам нужны тарелки, больше тарелок на столах. За стойкой у меня вырастает вторая пара рук. В субботу все хотят коктейли. Один мартини за другим, бесконечная череда твистов [5] и оливок. Я сдираю тыльную сторону большого пальца вместе с цедрой лимона. Запястья ноют всякий раз, когда я поднимаю шейкер, боль из запястного канала отдается в суставах при каждом стуке кубиков льда.
5
Кусочек цитрусовой цедры, который используется для украшения.
Один из немногих плюсов ресторана: когда он забит под завязку, я погружаюсь в транс. У меня нет времени размышлять или беспокоиться о том, что Ник плевать хотел на большинство моих приказов и ведет себя как засранец (давно пора его уволить, но вдруг другой повар будет еще хуже?). Есть только я и бар, пока не закроется дверь за последними клиентами.
После окончания смены мы идем выпить. Абсурдно, казалось бы, ведь мы сыты друг другом по горло, но иначе нельзя. Если субботние вечера – поле битвы, то мы – солдаты и должны как-то сосуществовать. И выпивка помогает.
Когда я прихожу, все уже сидят за нашим обычным столиком. Махнув владельцу заведения Райану – он неплохой парень, хотя и счел удачным назвать пивнушку «Волосатый паук», – я занимаю стул между Эриком и Ювандой.
– Говорят, несчастный случай, но я не верю, – вещает Кора. – Вы видели те тропы? Оттуда чертовски тяжело упасть.
Райан приносит пиво недели, тыквенный сауэр. Пригубив, я изображаю одобрительный кивок.
– О чем речь?
Юванда вводит меня в курс дела:
– О женщине, которая пропала без вести на прошлой неделе.
Я читала о ней в местном еженедельнике: тридцать с чем-то лет, никаких психических заболеваний или проблем с наркотиками. Художница, владеющая небольшой студией милях в сорока к северу отсюда. Исчезла ночью, и с тех пор ее никто не видел. Телефон и кредитки не использовались.
– Полицейский сказал моей сестре, что, по их версии, она пошла в поход и упала в ущелье, – говорит Софи. – Судя по всему, ей нравился активный отдых.
– Но есть же запись с камер наблюдения из круглосуточного магазина, сделанная около семи вечера? – вклинивается Юванда.