Тихая война
Шрифт:
Конечно, Хорти и его окружение, равно как политическое руководство сопротивления, были вынуждены считаться со значительными вооруженными силами немцев, находившимися в Венгрии, а также их прислужниками — швабским фольксбундом и нилашистами Салаши. По имеющимся сведениям, регент должен был выступить с просьбой о перемирии 22 октября. Этот срок был вполне достаточен для того, чтобы стянуть в Будапешт венгерские части, остававшиеся верными Хорти, а также вооружить организованные силы сопротивления.
Однако гестапо и его осведомители из числа венгров работали ловко. Утром 15 октября гестапо заманило в ловушку сына регента, Миклоша Хорти-младшего, в прошлом венгерского посла в Бразилии, известного своей проанглийской ориентацией и имевшего родственные связи в Великобритании по линии жены, а потому живо заинтересованного в разрыве с гитлеровской Германией, разумеется при условии сохранения прежнего антинародного режима. Его завлекли на частную квартиру в Пеште неподалеку от моста Эржебет и увезли в резиденцию гестапо.
У Хорти оставалось два выхода: либо ради спасения сына немедленно пойти на сговор с немцами, либо (и это было бы в интересах государства, которое он возглавлял) выполнить предварительно намеченный план. Хорти не сделал ни того, ни другого, а избрал непостижимый для нормальной логики третий вариант, самый худший, с точки зрения государственного деятеля — просто глупый. Внезапно отказавшись от всех договоренностей, он выступил по радио и зачитал обращение о перемирии.
Услышав этот призыв главы государства, большинство населения страны, состоящее из честных, преданных родине людей, вздохнуло свободно. Незнакомые обнимались на улицах, радуясь скорому наступлению долгожданного мира. На самом же деле этот легкомысленный поступок Хорти одним ударом отодвинул возможность заключения мира на никому не известный срок.
Единственным положительным последствием неуклюжего маневра главы государства было освобождение из тюрем большинства политических заключенных, в том числе и депутата парламента Эндре Байчи-Жилинского. Это было слабое утешение взамен едва блеснувшей и тут же утраченной свободы целой страны. Между тем по радио вместо разъяснений и комментариев весь день без перерыва передавались бравурные марши, а на другой день — для нас это уже не было неожиданностью — у микрофона появился начальник генерального штаба Янош Вереш, генерал-полковник без армии, и разъяснил, что все высказанное в обращении регентом Хорти нужно понимать в прямо противоположном смысле: никакого мира, только верность третьему рейху, война до победного конца…
И тогда началось нечто страшное.
На улицах появились группы вооруженных нилашистов — «зеленорубашечников», а вслед за ними и офицерские патрули. Их мундиры украшали нарукавные трехцветные повязки со знаком скрещенных стрел. Это означало, что регента Хорти предал и бросил на произвол судьбы его же собственный офицерский корпус.
Те немногие, кто был посвящен в условия соглашения между регентом и силами антигитлеровского сопротивления, в растерянности искали друг друга. Возле дверей моей квартиры поздним вечером остановился старенький мотоцикл — за мной приехал барон Эде Ацел. Он и прежде уже не раз возил меня на багажнике, нередко прямо во время бомбежек и артиллерийских налетов. Меня тянуло прижаться к земле, кругом свистели осколки, но Ацел словно не замечал их. Презирая опасность, он мчался на своем мотоцикле словно одержимый, с удивительной ловкостью объезжая воронки от бомб и снарядов, груды кирпича и развалины. Иногда он оборачивался, чтобы что-то сказать мне, но слов его не было слышно, а выражение лица барона было таким, будто он насвистывал веселую мелодию.
В тот день, 16 октября, он отвез меня на квартиру к Ференцу Мадьяри, который жил на площади Телеки. Дом напротив, помеченный большой желтой звездой, штурмовали нилашисты. Еврейский дом оказался единственным домом в столице, принявшим открытый бой со сторонниками Салаши, захватившими власть.
В подвале дома, где жил Мадьяри, собралось уже немало участников антигитлеровской борьбы, среди них был и сам Ференц.
— Мы установили связь с домом напротив, пробрались по канализационному коллектору, — сказал Мадьяри и, помолчав, добавил: — Их всех уничтожат, силы слишком неравны. Но женщин и детей мы попытаемся спасти. Должны спасти!
— Что мне надлежит делать? — спросил я.
— Быть либо в штабе авиационной дивизии, либо дома. Мы найдем тебя сами. Будь готов к тому, чтобы уйти в подполье, если потребуется, конечно.
— Я хотел бы остаться с вами! — воскликнул я. Все мои симпатии были на стороне тех, кто отстреливался из здания напротив. — Мне стыдно отсиживаться дома. Там сражаются, а я должен уйти…
— Мы сделаем все, что сможем. Наша главная забота заключается не только в спасении десятка обреченных на гибель людей, но и в оказании помощи десяткам тысяч, которые не сегодня завтра могут разделить их судьбу, всей стране. Подумай, что их ждет. Твой друг Шандор Салаи уже уехал, а Эде Ацел тоже уйдет с тобой. Каждый должен быть на своем месте и выполнять свою задачу. Если с нами что-нибудь случится, борьбу продолжите вы, оставшиеся в живых…
Спорить дальше не было смысла.
Все последующие дни мне пришлось провести в штабе. Командир дивизии отдал приказ о готовности к отражению нападения противника.
Я лежал с ручным пулеметом на балконе дома напротив штаба за мешками с песком. Ствол моего пулемета угрожающе торчал из щели между ними в направлении улицы. Зачем, против кого? Я и по сегодняшний день не знаю этого. Каковы были цели командования дивизии? От кого мы должны были оборонять штаб, имея всего полдюжины пулеметов?
Власть нилашистов между тем крепла день ото дня. Я ясно видел это, нервничал и с нетерпением ждал, мучаясь сомнениями, когда же наконец потребуется и мое активное участие. Сколько раз я отгонял мысли о том, что палачи опять арестовали кого-то из наших и скоро наступит моя очередь!
Теперь я не могу вспомнить, каким образом состоялась моя следующая встреча с Дудашем и Мадьяри. Кажется, ее организовал Шандор Салаи, с которым я поддерживал связь. Важно то, что наступила наконец та долгожданная минута, когда я получил определенное и достаточно серьезное задание.
— Слушай меня внимательно, — сказал Дудаш. — Пронаи вновь собирает свою офицерскую банду. Вот сволочь!
Я кое-что уже слышал о Пронаи, кровавом палаче в дни разгрома Венгерской советской республики 1919 года, предводителе офицерского отряда, убийце, лично расстрелявшем многих революционеров. Пронаи был главным соперником Хорти в борьбе за пост регента в те времена.
— Мы атакуем резиденцию их отряда? — спросил я.
— Нет, ничего похожего. Ты вступишь в их ряды!
Услышав эти слова, я даже пошатнулся. У меня закружилась голова.