Тихий дом
Шрифт:
– А для чего ей вообще был нужен этот Тихий дом?
– Она говорила, что в сети ей интересней, чем здесь. Что здесь, в нашей реальности, она чувствует себя чужой и как будто все, кого она здесь знает, другой породы, с которой ей никогда не снюхаться. Она так и говорила: «не снюхаться». Еще она говорила, что ее цель – найти Тихий дом, чтобы познать истину. Ну, типа, зачем мы вообще рождаемся и кому все это надо. А здесь ей ловить нечего, типа, все в этом мире примитивно и бессмысленно. Говорила, что жить и не париться в этом мире могут только очень примитивные, низкоразвитые существа. Что этот мир для них создан, а ее сюда по
– А почему ты не думаешь, что Лиза могла сама покончить с собой? Она ведь говорила, что этот мир не для нее.
– Лиза была очень сильной. Она была сильнее меня, сильнее всех. Она могла пойти против толпы. И она это доказала. Когда она подстриглась, покрасилась и стала одеваться почти как эмо, хотя не была эмо, в классе стали ее задирать, стебать. Но ей было все равно, она как будто получала удовольствие от этих нападок. Она их дразнила. Никого не боялась, никогда при мне не плакала. Зачем ей вдруг умирать, если она все делала как хотела? И записка эта: «Тихий дом». Она что, просто так ее написала, по-вашему? Зная Лизу, ее характер, я скорей поверю, что она перетрясла весь Интернет и нашла этот Дом, чем в то, что сама прыгнула с крыши.
– А может быть, у нее была несчастная любовь и она сильно из-за этого переживала?
– Ей нравился мальчик из старшего класса, но она никогда не переживала из-за него настолько, чтобы покончить с собой. Она ему вроде бы тоже нравилась, может быть, у них что-то и получилось, если бы она… осталась.
– А странных знакомых у нее в последнее время не появлялось? Может быть, слишком взрослых?
– Я о таких не знаю. Она вообще не очень-то хотела с кем-то знакомиться, она не очень общительная, мало с кем дружила. Говорила, что ей не интересно. Я была ее лучшей подругой, мы с детства дружим. У нее были только Интернет и я. Говорю вам, это Тихий дом…
– Катя! – Раздался из окна зычный голос Скворцовой-старшей. – Почему так долго?
– Уже иду, мама, просто решила воздухом подышать во дворе, – отозвалась она, вставая с лавочки.
Замятин достал из кармана визитку:
– Катя, здесь мой мобильный номер. Если еще что-то вспомнишь или вдруг что-то случится, обязательно звони.
Она кивнула и направилась с ведром к контейнерам.
Уровень D. Глава 8
– Шикардос… – Выдохнул Игнат, когда на парковке им приветливо подмигнул черный «Гелендваген».
Внедорожник баснословной цены отозвался на легкое движение руки преподавателя философии. Преподавателя! Философии!!! Игнат хоть и знал, в чем подвох, но чувство когнитивного диссонанса все равно щекотнуло его сознание.
– Будешь хорошо учиться, и у тебя такой будет, – назидательным тоном иронично отозвался Погодин и направился к водительской двери.
– Ага, свежо предание… Вы ведь не с зарплаты его купили.
– Я – нет. Но вот, например, у Майкла Блумберга два высших образования. И, подозреваю, что автопарк у него гораздо круче.
– А Марк Цукерберг вообще институт не окончил и тоже не бедствует.
Мирослав тихонько усмехнулся, пока невысокий Игнат карабкался на переднее сиденье внедорожника. Снова этот неуч его уел, и, несмотря на то что Погодина забавляли его колкие реплики, улыбку в такие моменты он находил нужным прятать. Иначе Тищенко совсем распустится, с ним и так никакого сладу. Дискуссию о том, кто больше зарабатывает – дипломанты или самоучки, конечно, можно было бы продолжить. Но Мирослав тему решил не развивать. Он по опыту знал, что словесные баталии с Игнатом отнимают много энергии, а проку от них мало. В спорах Тищенко изворотливый как уж, вьется вокруг темы скользкими кольцами – никаким аргументом, даже самым убедительным, его не обездвижишь. Продолжать словесные баталии он может до тех пор, пока оппонент окончательно не выдохнется, теряя истончившуюся до неразличимости логическую нить спора в сгущающихся дебрях абсурда.
От университета до студенческого общежития, в котором обретался Игнат вместе со своей хитроумной техникой, дорога по московским меркам была недальней – строго по маршруту 26-го трамвая. Всего тринадцать остановок. Про общежитие это шутили, что судьба его жителей повторяет маршрут этого самого трамвая: университет, студенческое общежитие, психиатрическая больница имени Алексеева (в прошлом Кащенко) и Даниловское кладбище. По иронии остановки на пути его следования располагались именно в такой последовательности, хоть и перемежались по ходу с другими, имеющими менее выразительные названия.
Шутки шутками, а Дом аспиранта и стажера, в сокращенном варианте ДАС, был окружен ореолом фатальности не только из-за говорящего маршрута. Иногда эту обитель иногородних студентов называли домом самоубийц. Здесь действительно с разной периодичностью случались смерти постояльцев – падения с высоты с летальным исходом. Без криминала – сплошь самоубийства. Чувствительные натуры, тяготеющие к мистике, инсинуировали на тему того, что ДАС в советскую бытность якобы был построен на месте старого кладбища и пагубная некротическая энергетика сводит с ума его обитателей. Приземленные натуры перебирали в умах более прагматичные предположения, к которым относилось и такое – не каждый готов шагнуть из беззаботного студенчества в суровую реальность взрослой жизни, с крыши шагнуть проще.
– Вот скажи мне, Игнат, зачем ты вообще поступил на этот факультет, раз тебя совершенно не интересуют профильные предметы? – Полюбопытствовал Погодин, следуя вдоль трамвайных путей по Ломоносовскому проспекту.
День выдался пасмурным. Сплошь сизое небо нависало над городом как огромный брезентовый тент, сквозь который местами просачивается приглушенный солнечный свет. Это был один из тех дней, когда освещение держится одинаково и утром, и днем, вплоть до самых сумерек, навевая ощущение безвременья. Даже ветер под таким небом чудился нездешним – он закручивал на асфальте воронки пыли, путался в кронах деревьев, а при сильных порывах казалось, что небесный тент вот-вот качнется и осядет на величественную постройку проспекта.
– Это уж куда ЕГЭ завел. Можно сказать, случайно получилось. – Игнат отвечал рассеянно. Со свойственной ему непосредственностью он озирал уютный салон «Гелендвагена», ощупывал кожу на сиденье, тыкал пальцами в приборную панель, разве что в бардачок не сунулся.
– Ты случайно выбрал профессию?
– Мирослав Дмитрич, ну какая же это профессия? – Он покосился на педагога, и в том, как сложились веселые морщинки в уголках его смеющихся глаз, Погодин разглядел сочувствие.
– А что же это?