Тихий омут
Шрифт:
Через день в классе приходской школы было шумно, как никогда. Клер поработал на славу. Он подобрал десять более или менее грамотных ребят интересующего возраста. Разумеется, тут сидели и просто умницы, на которых пастор не мог нарадоваться да наглядеться, и те, что читали через пень-колоду, а писали и того хуже. Но на всякий случай, служитель пригласил и их.
У школы творилось что-то невероятное. Невзирая на то, что с самого утра накрапывал мерзкий студёный дождик, и ветер пробирал до нутра, за окнами толпились едва ли не все слобожане от мала до велика. Каждому хотелось поглазеть на заезжих гостей, аж с самих Храмовых
Всадники появились ближе к полудню, когда худо-бедно распогодилось. Они спешились и прошли в школу, не обратив и малейшего внимания на беснующуюся толпу, щедро расточавшую подобострастные комплименты и внушительные посулы. Когда они вошли в светлицу с претендентами, повисло гробовое молчание.
Вербовщики несколько раз прошлись вдоль стройных рядов, иногда останавливаясь рядом с кем-то из претендентов. Они по-прежнему скрывали свои лица под капюшоном и ходили по светлице в полном молчании.
Некоторые, особо впечатлительные девочки и мальчики, решили, что незнакомцы мертвы. А лица закрывают, чтобы скрыть следы тлена или вовсе голые черепа… Что, кстати, неплохо объясняло и престранное молчание тех, кто по определению должен отличаться словоохотливостью и красноречием. Ведь каждому ведомо, что мёртвые не разговаривают.
Однако они ошиблись. Когда пришельцы закончили осмотр, то собрались около колченого столика, и средний заговорил низким бархатистым голосом.
– Чада мои, отрадно видеть, что в сей прекрасной слободе столько юных созданий познали свет грамоты, – после этих слов он простёр руки к небу и продолжил чуть громче. – Так возблагодарим же Господа, что послал к вам во просвещение столь достойного мужа, как отец Клер!
– Воистину! – хором отозвались дети.
– Уверен, вам ведомо, для чего нынче пастор позвал всех вас. Прискорбно, но нам дозволено взять с собой в Храмовые скалы только четверых молодцев и дев, чтобы дать им возможность постичь свет истины. А посему будут испытания. И лишь прошедший сможет войти под своды Великого Храма полноправным послухом-семинаристом.
Ан'eй слушал его, затаив дыхание. Всё происходящее казалось далёкой от жизни сказкой. Ещё вчера никто не смог бы и помыслить, что в такую глушь приедут вербовщики аж из Храма. Уму непостижимо. И это был шанс из тех, что выпадают единственный раз на всю жизнь.
Мальчик уже решил для себя, что будет круглым дураком, если упустит его. И, наверное, впервые за своё недолгое существование Аней зарёкся идти до конца. Сражаться за место, которое, по его мнению, должно принадлежать только ему.
Вербовщик в тот день наговорил ещё много чего, но мысли Анея были уже далеки от приходской школы. Грезилось ему, как возмужав, сын простого жнеца возвращается домой в лучах славы и самого высокого образования. Как с опаской и затаённым восхищением смотрят на него слобожане. И уж, конечно, как встречает его милая белокурая девушка Ия. Как её ручки вьюнами оплетают шею, а пухлые губы оставляют на щеке жгучий поцелуй.
А потом начались испытания,
Странное дело, но проверке подверглись и телесное развитие будущих послухов. Жестокие вербовщики заставляли их проплывать до двух верст за день, а пробегать и того больше. Под пристальным надзором устраивались самые разные виды кулачных боёв. От охотницкого, когда противники бились один на один, до сцепного, когда на круг выгоняли всех претендентов и предлагали драться каждому за себя.
Словом, за три дня загадочные незнакомцы, так и не показавшие своих лиц, выжали из ребят все соки.
Гости гостями, а сенокос никто не отменял. И хотя он уже прошёл, как таковой, предстояло сделать ещё многое. Вязались снопы, запасалась на зиму солома, а через седмицу, на молодой месяц, было решено начать сеять озимые. Лишь бы холода не ударили раньше.
Пока семейство страдало [1] в поле, Ия с двумя младшими сёстрами управлялась по хозяйству. С утра у неё всё валилось из рук, всё шло кувырком. Мало того, что забыла про квашню, и та выбежала, так ещё и разбила любимый матушкин горшок, в котором она частенько готовила кашу на всю семью.
1
От слова «страда» – напряжённая летняя работа во время сенокоса, жатвы и уборки хлеба.
Вернётся, вот браниться-то станет!
В дверь постучали. Сама, не зная от чего, девочка вздрогнула и неловким движением рассыпала по столу морошку. Она раздражённо всплеснула руками и принялась сгребать ягоду в подол.
– Ждана, отвори дверь!
Маленькая семилетняя девчушка в простеньком сером сарафанчике со всех ног бросилась открывать.
– Это Аней, – разочарованно бросила Ждана и зашлёпала босыми пятками в сторону курятника.
Ия на мгновение замерла, а потом быстренько высыпала морошку в первый попавшийся туесок и бросилась в сени. Её друг пытался повесить на гвоздь трёх сушёных карасей. Увидев девочку, он глуповато улыбнулся и протянул рыбу.
– Она сама упала, – неловко пожал плечами мальчик.
– Положи на бочку. Ну, как? Что там было-то? По слободе такие слухи ходят, с ума можно сойти…
– Квас есть?
– Пошли! – она схватила Анея за руку и поволокла в горницу.
Усадив его на широкую лавку, покрытую серой недавно постиранной тканью, девочка суетливо налила в ладью квасу и поставила на стол чашку с блинами. Села напротив, подперев лицо кулачками, и вперила в него взор серых глаз, похожих на северное дымчатое небо.