Тихоходная барка "Надежда" (Рассказы)
Шрифт:
Очень меня это огорчает, что химиков подобных развелося полный город. Ну как с ними дальше жить? Я грущу. Я тут как-то встретил инженера Женю.
— Как дела, Женя, как там Саша?
— Уехал Саша, в командировку уехал Саша.
— Хорошо. А как здоровье матушки?
— Умерла. Умерла мама, - отвечает Женя, и голос его дрожит.
Жалко мне его стало до ужаса.
– Да, дела. Ну - хоть отмучалась. Как говорится - как ни болела, а все ж померла, правда?
(Это я чтобы его подбодрить. Это вроде как шутка.)
А он вздохнул и ушел.
А я решил, что подам на захватчиков и в Верховный суд, если это потребуется. До каких пор мы будем поощрять нахальство? Пускай горит земля под ногами нахалов. Пускай их судит Верховный суд!
А если и Верховный суд их не выкурит, тогда я выброшусь из окошка и оставлю записку, где напишу, что это они меня столкнули, Пидколодные. Ну это я, конечно, шучу, но я своего добьюсь. Они у меня еще попляшут. Это я вам точно говорю.
Отрицание жилета
...и надо сказать, что раньше я очень и очень верил в жилет. Я искал в жилете остатки человеческого разума, отзвуки гуманистических идей. Сам вид жилета успокаивал меня: длинный ряд пуговиц, отсутствие рукавов, шелковая спинка, хлястик, милые остренькие полы, витая массивная цепь серебряных жилетных часов.
Вспоминал Чарли Чаплина с его тросточкой и малолетним Джекки Куганом. Как, покачиваясь, он раскуривает сигарку около мусорного ящика на дне жизни, роняет дырявые перчатки, тщетно чиркая спичкой, пытается уловить какой-то ускользающий смысл.
Ну, а в тот день потери веры в жилет я сначала тихо и спокойно ехал в первом вагоне пригородной электрички.
Там было много народу. Все куда-нибудь ехали. Вечерело. Ехали домой грибники с полными лукошками - все женщины, дети, мужики, девки, бабы, малые ребята.
Я, уткнувшийся в многостраничный номер "Недели" - воскресного приложения к известной газете "Известия", поглядывал на грибников с уважением и подобострастием, сознавая их превосходство. Они встали в 4 часа утра, ходили босиком по росе навстречу солнцу, их ели кровососущие насекомые, а я спал до 12 часов дня, потом пил чай с клубничным конфитюром, потом лежал на берегу, на песочке. Ленился.
И, говоря по совести, я еще боялся, что ежели случись что, то они - грибники благодаря своей энергии окажутся жизнеспособнее меня, а я погибну.
Слышались слова: "Мы собирали грибки", слышались слова: "Маслята", "Опята", "Белые", "Обабки", "Грузди". Из транзистора неслось пение:
Непогоде вопреки валят лес сибиряки. Ча-ча-ча...
А я ехал из гостей, с чужой дачи и сидел на желтой и жесткой вагонной скамье. И одет был по случаю гостей
неплохо. В хороших башмаках и неплохом венгерском костюме фирмы "Модекс", с галстуком и жилетом, конечно.
Ехал, читал "Неделю".
И напротив меня, тоже на желтой, тоже на жесткой, находился какой-то мальчик Он что-то все вертелся, крутился, поглядывал на грибы и грибников. Поглядит, осмотрит, а потом возьмет да и черканет что-нибудь в своей записной книжечке.
Я хотел с ним разговориться. Вот и говорю:
— Мальчик, ты, наверное, юный натуралист?
— Нет, я просто натуралист, - ответил мальчик, - я - юный писатель. Я - вундеркинд. Критики обвиняют
меня в чрезмерной психологической заостренности. Утверждают, будто я нахожусь под влиянием Золя и французской киногруппы "Авангард".
— О! Это очень интересно. А я - молодой писатель. Мое имя тебе ничего не скажет.
— Очень приятно познакомиться, - сказал мальчик.
Ехать стало гораздо веселее. Мы с мальчиком беседовали на литературные темы. Мальчик сказал, что он терпеть не может "Золотые плоды" Натали Саррот и вообще из всей современной литературы признает только "Трансатлантический экспресс" Роб-Грийе, который он, к сожалению, еще не читал.
Я его горячо с этим поздравил, но в глубине души был слегка уязвлен.
— Ну, а как же Сартр, - сказал я, испытующе глядя на юного писателя.
— А что Сартр? Сартр, Сартр, - ворчливо ответил мальчик и стал ворчать: - Сартр. Сартр. Носятся с этим
Сартром как с писаной торбой. Я англосаксов люблю и на них делаю ставку. Сартр. Носятся с ним, с Сартром. Совершенно потеряли всякое чувство меры.
— Ну, а Камю?
– спросил я, теряя последние надежды.
— Ка-мю?!
– озлобился мальчик.
– Да если хотите знать, меня лично совершенно не устраивает его теория безысходного отчаяния, ведущая к космическому пессимизму. Пассив. А я хочу активных действий. Если говорить образно, тот вот на вас жилет, а рукавов на жилете нету. Так вот: философия Камю - это рукава от жилета настоящей философии.
— Какой настоящей?
— Ну настоящей. Вы что, не знаете, какой, что ли?
Настоящей философии.
От таких слов я заробел, и неизвестно, чем бы кончился наш спор, но тут к нам подсел еще один пассажир, бывший солдат. Он донашивал военное обмундирование, то есть был в полной форме, но без погон и звездочек.
Чайный домик словно бомбоньерка
В венчике своих душистых роз, -
запел солдат, закурив.
– И мой вам совет, - сказал мальчик, - так жить на земле, как живете вы, - нельзя. Нужно либо повеситься,
либо начать жизнь по-иному. Вот скажите, вы уже написали роман?
Я тут приободрился.
— Э-э! Нет! Видишь ли, пузырь, настоящий роман сейчас написать невозможно. Это раз. А во-вторых, если еще подумать, сколько времени уйдет на роман - полгода, год, два, три, то становится страшно. Поэтому я пишу короткие рассказы, а также потому, что больше я ничего писать не умею.
— Вот. Вот. Вот вы и пожинаете плоды своих увлечений и философий.
— Но, помилуй, кто тебе дал право...
— А почему мне не нравится ваш разговор, - нежиданно вмешался солдат, - да потому, что я в нем ничего не