Тихоходная барка "Надежда" (Рассказы)
Шрифт:
— Что купит?
— Особняк в Клину или виллу на берегу Неаполитанского залива.
— Может, и купит, - участливо глядя на него, сказала она.
– По крайней мере - с кооперативом он нам по
мог. Помог или нет? Отвечай!
Но он не ответил. Ужасно ему не хотелось ввязываться в скандал. И она замолчала. Они внимательно смотрели телевизор.
– Давайте, товарищи, внимательно последим за этими милыми маленькими собачками корейской породы, -
пригласил ведущий.
– Их повадки удивительным образом напоминают...
– Он сделал эффектную паузу.
– Поведение некоторых... супружеских пар.
– Ведущий скупо улыбнулся.
– Это, разумеется, шутка, но, как говорится, в любой шутке есть доля истины. Посмотрите, с какой важностью "супруга" что-то как бы втолковывает самцу. Она его, возможно, просит сходить в булочную. То есть, виноват, шучу - выйти на ночную охоту к водопою. Вот они ласкаются, лижут друг друга. А вот мы и поссорились, обиженно отвернули друг от друга свои хорошенькие мордашки. У-у, какие мы сердитые...
Муж вдруг расхохотался. Он хохотал, сползал с кресла, бил в ладоши, как китаец.
— Ой не могу!
– стонал он.
— Что? Что еще случилось?
– глядя на него, заулыбалась и она.
— Я вспомнил, помнишь в городе К. мать Царькова-Коломенского, ну помнишь, когда мы жили в городе К.?..
— Ну помню, Пана Александровна.
— Так вот, ты знаешь, какой забавный случай вышел однажды с этой шановной Паной? Однажды к ним во двор пришла какая-то баба с такой же вот примерно хорошенькой собачкой. Испросила баба: "Не знаете ли, товарищи, добрых людей, кому отдать собачку? А то мы проживаем в коммуналке и злые соседи не разрешают нам держать эту хорошенькую собачку".
– "Знаю, - с достоинством отвечает тетя Пана.
– Я знаю таких добрых людей. Ваша красивая собачка будет в хороших руках". Ну, а когда через час хозяйка собачки снова появилась в царьковском дворе по причине, что "дети сильно плачут, жалко им стало нашего Дружка, уж как-нибудь договоримся мы с соседями...", так бедная женщина вдруг стала выть, рыдать и кататься по родной сибирской почве. Потому что увидела - представляешь, - около сарая сушится на веревке маленькая такая хорошенькая собачья шкурка, с нее капает свежая кровка, которую подлизывает еще какой-то страшный лохматый песик, а два других вырывают друг у друга белую косточку с остатками красненького свеженького мясца...
– Перестань!
– крикнула она.
Он смотрел на нее с ненавистью.
— А что такого?
– якобы удивился он.
– Простая рабочая семья. Давят собачек, шьют шапки и торгуют на барахолке. Нужно ведь людям чем-то жить? Они цветной телевизор в кредит купили. А то и еще у них была история: старого хрыча, папашу-вахтера, обсуждали на профсоюзном собрании, что он удавил на проходной двух псов. Так он отмотался, что он их придушил не во время дежурства, а во внерабочее время. Во внерабочее время давил он их вохровским ремнем, собачки хрипели, пускали розовые слюнные пузыри, вываливались синие языки...
— Да прекрати же ты!..
— Вам, конечно, удивительно с папой и Чайковским, что и так могут жить люди. Это, конечно, для вас грязь.
Я не знаю, зачем ты только за меня замуж пошла. Так вот, а профсоюзное собрание вахтеру задает вопрос...
— Прекрати!
– вскочила она.
– Или я дам тебе пощечину.
— Дай!
– орлом глядел он, подымаясь из кресла.
— Негодяй! Я уйду от тебя! Завтра же уйду! Негодяй, что ты со мной сделал?
– визжала она, ломая тонкие
руки.
— Я предупреждал тебя, что жить будет тяжело. Я не знаю, зачем ты за меня пошла замуж. Ты знала, что я получаю сто рублей? Ты что, считала, что я под твоим чутким любящим руководством с ходу буду получать тысячу? "Нам папочка присылает". Плевать я хотел на твоего папочку!..
— Негодяй!
– не слушала она его.
– Что ты со мной сделал! Я к маме уеду! Завтра же бери мне билет на самолет! Завтра же я буду искать себе квартиру!..
— А ну заткнись!
– вскочил он.
– Уедешь ты, знаю я, куда ты уедешь!.. Заткнись, тебе говорят. Соседи услышат!
Она и замолчала. Они и прислушались, тревожно обратив друг к другу свои хорошенькие мордашки. В самом
деле, а чем не хорошенькие?.. Он с эдакими бачками... длинными волосиками, свободный художник. Она... эдакая виолончель в длинном платье... В самом деле, наверное, хорошенькие; в самом деле, наверное, ждет их довольно хорошее будущее. Будет время, возможно, и - ого-го!
– прогремят, понимаешь, имена, мы все еще увидим, мы все еще поймем...
Они и прислушались. Но тревога их была напрасной. За стеной мерно дула прежняя пластинка, но под нее уже плясами трепака, пол ходил от топота за стеной, слышались ритмичные выкрики.
— На семьдесят восемь оборотов, сволочи, пустили, - пробурчал муж.
— Малюленька!
– Шелковые круглые глазки ее наполнились слезами.
– Ну почему мы с тобой все время ссоримся?.. Давай попробуем не ссориться. Я ж тебе не мешаю рисовать твои картиночки, а зачем ты меня дразнишь?
— Картиночки?
– насторожился он.
— Ну не картиночки. Картины, - зачем ты опять цепляешься? Давай лучше вообще никогда не ссориться.
— Ну что ж, давай, - не отказался он.
Облако
– Прогресс прогресс! Какой ты хороший, прогресс! Какой ты молодец, прогресс, что решил наконец разбудить нашу сонную землю! Повсюду тянутся необходимые башенные дома, упруго наполненные теплыми динамичными жильцами, и эти прыжки - через полпланеты ли или в космические сферы, и эта общность - стран, народов, рас; трогательное шествие под знаменами к сияющим целям и вершинам! Прогресс! Я люблю тебя, прогресс, и не стыжусь своих скупых слез...
Такую ликующую песнь мысленно пел я, идя по улице родного города, но не захватив с собой по рассеянности спичек.
Очнулся я в каком-то грязном клубящемся облаке, со свистом рассекающем окружающее материальное пространство, режущем глаза сухой пылью, душащем рот, уши, нос. Я немедленно вступил в схватку со стихией, и вскоре моя борьба увенчалась успехом. Я оказался у истоков облака.
— Товарищ! У вас не найдется спичек прикурить?
– спросил я скромно одетого в ватную телогрейку и серые
полуботинки трясущегося мужчину, который, несмотря на ясный белый день, с нечеловеческим воодушевлением мелпыльный асфальтовый тротуар, вздымая к небесам уже упомянутые клубы.
— Товарищ, - вынужден был повторить я, ибо совсем не слышал меня этот простой человек, настолько он увлекся своим целенаправленным трудом.
— Эй, мужик, да ты что, глухой, что ли? – вконец обозлился я.
При последних моих словах он немедленно отставил метлу, прислонив ее к бетонной поверхности нового дома, и почесался. Пыль улеглась, и он стал разговаривать.