Тик-так
Шрифт:
– Странная ты собака, - задумчиво проговорил Томми.
Скути слегка сжал зубы, произведя утвердительный звук.
– Послушай, это в конце концов может надоесть.
Скути ответил бойкой вызывающей очередью.
– Хватит.
Пес снова пукнул.
– В последний раз предупреждаю.
Скути сжал зубы три раза подряд, но с паузами.
– Сейчас отберу.
Скути разжал челюсти, выронил игрушку и пролаял два раза.
Гостиная тут же погрузилась во тьму, и Томми, совершенно позабыв, что этот звуковой сигнал был специально предназначен для того, чтобы пес сам гасил свет, в испуге вскочил.
Но не успел он как следует подняться, как Скути сиганул через столик и повалил его обратно мягким толчком в грудь. Томми погрузился в мягкое сиденье, а Скути утвердился у него на коленях и принялся дружески облизывать сначала его лицо, а потом и руки, когда Томми попытался закрыться ими от горячего мокрого языка.
– Прекрати!
– завопил Томми.
– Слезь с меня сейчас же!
Скути послушно соскочил на пол, но тут же схватил его зубами за правую пятку и потянул на себя, пытаясь завладеть кроссовкой.
Томми мог пнуть пса свободной ногой, но боялся сделать собаке больно. Вместо этого он наклонился и попытался оттолкнуть Скути руками.
Размокший "рокпорт" неожиданно соскочил с ноги.
– Дьявольщина!
Держа в зубах свой трофей, Скути бесшумно растворился в темноте.
Вскочив на ноги, Томми дважды прокричал "Свет!", прежде чем электричество снова включилось. Пса нигде не было видно.
Из смежного с гостиной кабинета донеслось однократное "Гав!", и в дверном проеме вспыхнул свет.
– Они оба спятили!
– пробормотал Томми и, обогнув журнальный столик, подобрал с пола игрушечный хот-дог.
Из кабинета вышел Скути, но уже без кроссовки. Увидев, что его заметили, он попятился.
Томми заковылял через гостиную к кабинету.
"Может быть, - рассуждал он, - пес не всегда был сумасшедшим. Может быть, это она свела его с ума, точно так же, как рано или поздно она сведет с ума меня".
Войдя в кабинет, Томми увидел, что Скути неподвижно сидит на изящном полированном столике вишневого дерева. Пес был разительно похож на сувенир-переросток.
– Где мой ботинок?
– сурово спросил Томми. Скути слегка приподнял голову, как бы говоря:
"Какой ботинок?"
Томми показал ему хот-дог.
– Я возьму это с собой и выброшу в воду. Скути пристально посмотрел на игрушку и негромко заскулил.
– Уже поздно, я устал, мой "Корвет" сгорел, какая-та чертова тварь гонится за мной по пятам, поэтому я не в настроении играть.
Скути тихонько завыл.
Томми обошел столик, ища кроссовку. Скути медленно поворачивался на столе, следя за ним внимательным взглядом.
– Если я найду свой башмак без твоей помощи, не отдам игрушку, - предупредил Томми.
– Найдешь что?
– осведомилась Дел, входя в кабинет.
Она переоделась в синие джинсы и клюквенного цвета свитер с высоким воротом. В каждой руке у Дел было по пистолету.
– Господи, что это?
– вырвалось у Томми. Дел слегка приподняла орудие смерти, которое она держала в правой руке.
– Это короткоствольный помповый дробовик "моссберг" двенадцатого калибра с пистолетной рукояткой. Превосходное оружие для обороны жилища. А это...
– Она показала Томми устрашающих размеров пистолет, который держала в левой.
– Это израильский пистолет "дезерт игл магнум" сорок четвертого калибра, прекрасно подходит для того, чтобы взламывать двери. Пара пуль из этого крошки-пистолета способна остановить атакующего быка.
– На тебя часто бросаются быки?
– Ну не совсем быки, но все же...
– Нет, серьезно... Для чего ты держишь у себя дома такую мощную артиллерию?
– Я же говорила: я веду интересную, насыщенную жизнь, богатую всякими событиями.
Томми вспомнил, как спокойно Дел отнеслась к ущербу, нанесенному ее "Форду". "Фургон прилагается" - так, кажется, она выразилась.
А потом, когда он волновался по поводу испорченной обивки сидений, она сказала, что с ней это часто случается и она привыкла...
Неожиданно Томми ощутил близость сатори - внезапного внутреннего озарения, которое возникло перед ним как огромная приливная волна, и он, затаив дыхание, ждал, пока она накроет его.
Эта женщина совсем не такова, какой она показалась ему сначала. Он считал ее официанткой, а она оказалась художницей. Потом он думал, что Дел - бедная художница, которая работает официанткой, чтобы заплатить за студию и краски, а она, оказывается, жила в доме стоимостью в несколько миллионов долларов. Ее эксцентричные манеры и привычка придавать пикантный оттенок любому разговору, вставляя в него загадочные, на первый взгляд бессмысленные и несвязные фразы, почти убедила Томми, что у нее в голове не хватает пары винтиков, но сейчас он понял, что совершит огромную ошибку, если будет рассматривать Дел как обыкновенную ненормальную. Даже если это было безумием, в нем чувствовалась какая-то глубина, которую Томми только-только начал постигать, и в этой безмятежной и темной глубине ему уже чудились тени каких-то странных рыб, которые, в этом тоже можно было не сомневаться, в свое время удивят и поразят его еще больше.
Томми припомнил еще один фрагмент из их разговоров, который, похоже, только подтверждал то, что лишь сейчас пришло ему в голову.
"Вопрос реальности - это вопрос восприятия. Восприятие меняется, и реальная жизнь изменяется вместе с ним. Следовательно, если под реальностью понимать осязаемые объекты и предсказуемые события, то такой вещи, как "реальная жизнь", не существует. Когда-нибудь - когда у нас будет больше времени - я тебе все объясню".
Какими бы бессвязными и безумными ни казались на первый взгляд заявления Дел, при ближайшем рассмотрении в них оказывалось гораздо больше смысла, чем бессмыслицы. Даже в ее самых легкомысленных, мимоходом сделанных замечаниях обязательно присутствовал неуловимый отблеск вечных истин. Если бы только ему удалось сделать шаг назад и посмотреть на Дел со стороны, он, возможно, увидел бы ее совсем другой, не такой, какой она представлялась ему сейчас.
Томми вспомнились картины Эшера - художника, который играл с пространственными отношениями и ожиданиями зрителей, на полотнах которого сонмища лениво падающих листьев могли обернуться игрой резвящихся в садке рыб, стоило только поглядеть на картину под другим углом. Так и внутри Деливеранс Пейн определенно прятался совсем другой человек - таинственный и непонятный, едва различимый под маской экстравагантности, которая бросалась в глаза при первом знакомстве.
Приливная волна обещанного озарения-сатори, которая, казалось, неслась к нему на всех парах и была уже совсем близко, вдруг стала отступать обратно к недостижимому горизонту, а прозрение так и не осенило его. Должно быть, он слишком старался забыть, что просветление часто наступает именно тогда, когда его не ждут и не ищут.