Тим Талер, или проданный смех (худ. Н. Гольц)
Шрифт:
— Все бесполезно. С простаком не сладишь!
Тиму эта фраза была так же малопонятна, как и таинственное заклинание. Не вставая с тахты, он приподнялся и спросил:
— Что бесполезно?
— Средневековье! — ответил барон без всякой видимой связи.
И Тим остался в полном недоумении. Больше он ничего не стал спрашивать, только сказал:
— Извините меня, пожалуйста, за люстру. Я хотел попасть в паука.
— Это пустяки. Нам просто поставят в счет стоимость люстры, — пробормотал барон.
— Почему же нам? — переспросил Тим. Он вдруг вспомнил,
— Вряд ли это окажется возможным, — возразил Треч, и на губах его снова появилась усмешка. — Ты ведь еще не достиг совершеннолетия, мой милый, а значит, не можешь истратить ни копейки без согласия опекуна. А опекун твой, как тебе хорошо известно, барон Треч. — Он поклонился с насмешливой улыбкой. — Но, разумеется, ты будешь получать деньги на карманные расходы.
Тим, юнга в клетчатых брюках и старом свитере, поднялся с тахты и тоже поклонился:
— И вам, барон, приходят иногда в голову блестящие идеи. Разрешите мне теперь переодеться. Я хотел бы остаться один.
В первый момент Треч уставился на мальчика, не произнося ни слова. Потом он вдруг весело рассмеялся. И, все еще продолжая смеяться, воскликнул:
— А ты, оказывается, способен на большее, чем я думал, Тим Талер! Поздравляю!
Только теперь он заметил, что Тим, слушая его смех, побледнел.
Этот смех — веселые раскаты и переливы, — которым он всякий раз, словно лассо, ловил своих собеседников, не подействовал на мальчика. По отношению к нему он не имел никакой силы. Ведь это был его собственный смех.
Треч поспешно направился к двери. Но прежде чем выйти из номера, он вытер рукавом своего пиджака полированную поверхность небольшого письменного столика, стоявшего на его пути, почти у самой двери; при этом он, искоса взглянув на Тима, пододвинул локтем на середину стола кожаный бювар с письменными принадлежностями.
Только после этого он открыл дверь и, оглянувшись через плечо, сказал:
— Всегда к вашим услугам, господин Талер! Я позову камердинера. Это очень преданный мне человек, родом из Месопотамии.
— Спасибо, — сказал Тим. — Я привык одеваться сам.
— Что ж, тем лучше, — усмехнулся барон. — Значит, на этом мы сэкономим.
Наконец он вышел, бесшумно закрыв за собой дверь.
На лестничной площадке барон постоял немного в раздумье.
— Парень, видно, решил заполучить назад свой смех, — пробормотал он. — Он презирает могущество, которое дают темные силы. Или равнодушен к нему. Он хочет света, а свет… — барон медленно направился в свой номер, — а свет, как известно, преломляется зеркалом. Надо будет попробовать этот способ.
Войдя в свои апартаменты, Треч тут же снова опустился в кресло. Над его головой висела точно такая же люстра, как в номере у Тима. Взгляд барона упал на легонько покачивающиеся стеклянные слезы, и, вспомнив, как Тим швырнул туфлей в паука, он вдруг расхохотался.
Он так хохотал, то наклоняясь вперед, то откидываясь назад, сотрясаемый смехом, что кресло под ним скрипело. Он хохотал, как мальчишка. Смех подымался
Но барон был из тех людей, которые никогда не отдаются с веселой беззаботностью своим чувствам. У него отсутствовал талант быть счастливым. Он имел привычку все объяснять и разлагать на части, даже свои собственные чувства.
И на этот раз, как только смолк последний счастливый смешок, барон задумался над тем, чему он, собственно говоря, смеялся. И тут он с изумлением установил, что смеялся над самим собой, над своей неудачной попыткой завоевать расположение Тима при помощи фокусов с черной магией.
Итак, попытка не удалась. Треч оказался побежденным. И все-таки он смеялся. Это было что-то новое для барона, совсем неожиданное.
Он поднялся с кресла и, шагая взад и вперед по комнате, принялся рассуждать вслух.
— Поразительное дело, — бормотал он себе под нос, — я купил этот смех, чтобы обрести власть над сердцами и душами других людей. И вот… — он был так ошарашен, что даже остановился, — и вот я обрел власть над самим собой, над моими настроениями, ужасающими капризами и причудами. У меня больше нет никаких настроений! Я их высмеиваю!
Он снова стал шагать взад и вперед по комнате.
— Раньше я приходил в бешенство, когда, испытывая свою власть, оказывался побежденным. Я мог буквально вцепиться зубами в ковер от ярости. А теперь, даже потерпев поражение, я остаюсь победителем: я смеюсь!
Барон потрогал свою шишку на лбу — он выглядел при этом почти счастливым — и воскликнул:
— Невероятно! Все, чего я добился в жизни, я получил благодаря коварству и обману, козням и лукавым победам над другими. И вдруг теперь что-то досталось мне само собой, просто так, без всяких усилий, только потому, что где-то внутри у меня сидит какое-то клокотание, которое может в любой момент подняться на поверхность и явиться в мое распоряжение. Нет, смех стоит гораздо дороже, чем я предполагал! Да за него не жалко отдать целое королевство!
И снова этот длинный, худощавый человек бросился в кресло. Лицо его на мгновение стало лицом господина в клетчатом с ипподрома, замкнутым и хитрым.
«Ну что ж, гонись за своим смехом, Тим Талер! Гонись, гонись! Ты никогда не получишь его назад! Я держу его крепко, изо всех сил, зубами и когтями!»
Лист семнадцатый.
БОГАТЫЙ НАСЛЕДНИК
Обычная форма юных богатых наследников выглядела во времена Тима так: короткие серые штаны, курточка в красную и черную полоску, белоснежная шелковая рубашка, галстук в красную шотландскую клетку, такие же носки и коричневые замшевые полуботинки на толстой подметке.