Тимошкина марсельеза
Шрифт:
Шум голосов, чей-то крик слились в густой и вязкий звук: «У! У! У!» Всё, что было рядом, вдруг куда-то отодвинулось и исчезло. «У! У! У! — гудело у Тимошки в ушах. — Ууу…» Когда Тимошка открыл глаза, над ним стояли дед и матрос. Тот самый матрос, который заступился за музыку.
— Что, браток, — спросил он Тимошку, — сомлел?
Преодолевая тяжесть в руках и ногах, Тимошка с его помощью взобрался на табурет.
— Держись, герой! — сказал матрос. — А то опять свалишься. — И, оглядев сидящих в трактире, крикнул: —
В трактире наступила тишина. Кто-то, звякнув блюдечком, спросил осторожно:
— Что же, обыск будет?..
— Прошу приготовить документы! — сказал матрос.
В дверях трактира, заслонив штыками выход, стоял вооружённый патруль.
— Где квартируете? — спросил матрос у шарманщика, перелистывая его потрёпанный паспорт.
— За Нарвской, дом три.
— Как же он пеший дойдёт? — Матрос кивнул на Тимошку.
Тимошка, бледный до синевы, держался за стол.
— А что делать, господин матрос? Нам, господин матрос, фаэтона не подадут, — усмехнулся старик.
— Репкин! Репкин моя фамилия! — И, нахмурившись, матрос спросил у Тимошки: — Ну как? Дойдёшь, сынок?
Тимошка молчал. Ему было всё равно, дойдёт он нынче до заставы или нет. Ноги у него дрожали, а в голове продолжало шуметь.
— Это невежливо, Тимофей. Господин Репкин тебя спрашивает.
Дед смотрел на Тимошку с укоризной, а матрос, тот не обиделся.
— Не робей, Тимофей, не сдавайся!
Махнув рабочему, который стоял в дверях, Репкин распорядился:
— Савельев, выпусти музыкантов!
Шарманщики поднялись по ступеням.
— Проходи, проходи… А вы обождите, — сказал патрульный мужикам с мешками, которые дали корку Ахиллу.
И дед с Тимошкой вышли на улицу.
В городе война
Тихо, не слышно выстрелов, а в городе война. «Враги революции хотят задушить нас голодом! Спекулянтов хлебом расстреливать!» — гласит расклеенный на стенах домов приказ правительства.
На улицах, на вокзалах — вооружённые патрули. Они останавливают подозрительных.
— Что у вас в узле, гражданин? Следуйте за нами в комендатуру.
На железнодорожных путях отцепили вагон. На вагоне надпись: «Осторожно, снаряды». Открыли — мука. Сопровождающих — в трибунал, там разберутся.
Уже поздний час. Тяжёлые тучи спустились над городом. В окнах редко где светит огонёк.
Бывшие владельцы богатых квартир проводят тревожные вечера в комнатах, окна которых глядят во двор: так безопаснее. Парадные двери в таких квартирах заперты на все замки, жильцы ходят через чёрный ход.
Когда
Левой! Левой! — шагает патруль по улице.
— Теперь, Репкин, куда?
— Теперь? — Матрос Репкин сдвигает бескозырку. — Теперь зайдём, ребята, ещё по одному адресу.
Преодолевая усталость, патрульные равняют шаг.
Чего только матрос Репкин на своём веку не видал, а не идёт у него из головы мальчишка-шарманщик! Будь она трижды проклята, жизнь с такой детской долей!..
— Ты чего? — спрашивает его товарищ, который шагает рядом.
— Да так, — отвечает Репкин. — Зябко…
Перёд Репкиным маячит жалкое Тимошкино лицо, а рядом, на полу трактира, — мешок с хлебом. Мягкий, душистый хлеб, испечённый в жаркой русской печи…
— Ну погоди! Ну погоди! — повторяет Репкин, шагая впереди своего отряда навстречу колючему ветру.
Уж если он задержит мешочника — пощады тому не будет!
В штабе, в Смольном, идёт заседание народных комиссаров. Заседание ведёт Ленин.
Положение чрезвычайно тяжёлое: хлеба в городе — на два дня, топлива — на один.
— Необходимо принять самые крайние революционные меры, — говорит Владимир Ильич.
К Смольному подходят всё новые и новые отряды. Они будут вести беспощадную борьбу с голодом.
У входа в Смольный стоит пулемёт. Часовые закоченели, притопывают.
— Вы к кому? Предъявите пропуск!
Кого только здесь не увидишь! И всё идут и идут — солдаты, рабочие, печатник из типографии… Вот в чёрной крылатке учёный из Пулкова, из обсерватории.
— Кому мы подчиняемся, в конце концов? — возмущается учёный. — Вы совершаете революцию, а в Галактике свои законы, свои катастрофы! Наука не имеет права терять нить наблюдений ни при каких обстоятельствах! Учёных надо кормить.
— Тогда идите к Луначарскому, — советует часовой учёному. — Он поможет…
В ограде перед Смольным горят костры. В отсвете пламени, поблёскивая штыками, греются бойцы чрезвычайных отрядов. «Становись! Становись!» — слышится команда. Одни уходят, другие только что вернулись с задания.
Протянув озябшие руки к огню, матрос Репкин ведёт разговор с раненым солдатом. Шинель на солдате от сырости покоробилась, лицо заросло щетинистой бородой, всё имущество — в котомке.
— Скажи ты мне, — говорит солдат, — кто же теперь дела решает?
— Народные комиссары, — отвечает Репкин.
— А Ленин?
— Ленин и есть народный! Не разбираешься?
Оглядывая своего собеседника, солдат говорит с обидой:
— Разбираюсь! Чего бы я здесь мотался? Я бы давно в своей губернии был, если бы не разбирался… Три года провоевал. Можно бы и отдохнуть. Да вот решил помочь революции…