Тимошкина марсельеза
Шрифт:
Тимошка постоял на пороге. Потом сел на чурбачок и поднёс флейту к губам. Осторожно нажимал на клапан, дул, но флейта молчала.
— Не поёт? — спросил Гриша.
Тимошка не слыхал, как Гриша появился в сарае. Он взял из Тимошкиных рук флейту, осмотрел её и покачал головой.
— Сломан инструмент, клапанчика не хватает.
— Чего не хватает? — переспросил Тимошка.
— Клапанчика. А ты чего на ней хотел сыграть?
У Тимошки было сокровенное желание. Однажды дед стал
«Пой, пой просто так, — разрешил дед. — Эту песню поют ангелы», — и долго слушал его с закрытыми глазами…
— Ты что, ангелов не видал? — удивилась Фроська, когда Тимошка спросил, какие они, ангелы. Она показала ему открытку, на которой по синему небу летела румяная девица, и за спиной у неё были крылья, похожие на гусиные.
— Нешто они такие? — усомнился Тимошка.
— Гляди: крылышки, головка кудрявая, — любовалась Фроська и великодушно предложила: — Хочешь, подарю?
— На кой она мне? — Тимошка не мог бы доверить удивительную песню такому ангелу.
— Такой-то картиночки ни у кого нет… — с обидой сказала Фроська.
— «Аве Мария»! — вспомнил Тимошка первые слова песни и обрадовался, будто нашёл что-то очень дорогое.
— Ты чего, ты чего? — Фроська дёрнула Тимошку за рукав.
— Погоди, — сказал Тимошка, не раскрывая глаз.
Но Фроська продолжала его тормошить.
И Тимошка нехотя согласился играть с Фроськой в фантики. В той же коробочке, в которой лежал ангел, Фроська хранила бумажки от конфет. Разделив поровну яркие фантики, Фроська пошла первой на кон.
— «Крем-брюле», — прочитала она и ударила ладошкой по краю стола.
Фантик перевернулся и упал на стол рядом с пустой солонкой…
Песню, которую пели ангелы, под шарманку не споёшь, и в бубен под неё не ударишь… Тимошка хотел сыграть её на флейте.
— Может, не совсем сломана? — спросил Тимошка, с надеждой глядя на Гришу.
— Нет, не годится, — ответил Гриша. — Наверное, Семён Абрамович просто так её берёг, на память. — Гриша продолжал рассматривать флейту. — Не стесняйся, подбирай на моей балалайке, что тебе надо.
Берёг на память…
Когда Гриша ушёл из сарая, Тимошка стянул с шарманки пыльную рогожу, приоткрыл её крышку и опустил туда дедово сокровище.
Он ещё долго стоял перед «капризом судьбы».
Уже никогда не будет так, как было. Никогда больше он не протянет деду шляпу с выручкой, а тот, пересчитав медяки, горько не пошутит:
«Куда же нам истратить миллион, Тимофей?..»
Тимошка вспоминал, как дед кашлял, сердился, улыбался и спорил. И как, проснувшись ночью, он слышал его дыхание.
— По деду-то горюешь? — спросила
Тимошка не ответил.
— Конечно, кабы родной помер — другое дело, — продолжала она, расправляя мокрую простыню.
Тимошке захотелось швырнуть в неё чем ни попадя, но он смолчал и ушёл в дом.
Первые уроки
Василий Васильевич возвращался домой с каждым днём всё позже и позже. Пелагея Егоровна сердилась:
— С Гришки, с того спрашивать нечего: молодой, глупый — то на митинг, то на собрание. А ты на старости чего придумываешь?.. Когда вас нынче-то ждать? — спросила она, собирая утром на стол.
— Не знаю, мать. Когда придём, — ответил Василий Васильевич.
— Самовар подними! — приказала Грише Пелагея Егоровна и в сердцах поставила на стол чашку так, что та треснула.
— Что же ты, мать, посуду не жалеешь? — сказал тихо Василий Васильевич.
Пелагея Егоровна, простоявшая попусту всю ночь в очереди, не выдержала:
— Я с пустой кошёлкой пришла, а ты — завод да завод! Что дома делается — об этом заботы не стало…
— Поля! Ты это зря. Дом на тебе — это верно, и мы это понимаем.
— Кто понимает?..
— Все понимают, — ответил Василий Васильевич. — Все понимают, — повторил он. — К нам на завод Ленин приезжал. «Я, говорит, понимаю, товарищи, как сейчас тяжело вам и вашим семьям, но обращаюсь с просьбой: необходимо ускорить постройку бронепоезда». Придётся работать ночами. Вот, Поля, какое дело.
— Пусть большевики строят — они всему зачинщики, а вам-то, рабочим, что до этого?
— Маманя! — Гриша усмехнулся. — Я же в большевиках третий месяц хожу.
Фроська, которая до сих пор молчала, выглянула из-за самовара:
— В большевиках?
— А ты? — Пелагея Егоровна смотрела со слезами на Василия Васильевича.
— Я не записывался, — ответил Василий Васильевич, — но я на заводе двадцать лет. Мне и без записей всё понятно. Теперь не на Путилова работаем.
— Кто же будет на заводе хозяин? — спросила Пелагея Егоровна.
— Мы, — отвечал Василий Васильевич.
— А получку кто будет вам платить?
— Правительство.
— А правительство кто?
— Мы — рабочие, крестьяне.
— И в лавке не будет хозяина?
— И в лавке не будет.
— В лавке — это правильно, — согласилась Пелагея Егоровна. — Наживаются они на нас, ироды. Чтобы им ни дна ни покрышки!