Тимур на Кавказе
Шрифт:
Генуэзцев здесь знали более ста лет. Много оружия, тканей, сосудов генуэзские купцы провезли в Хумару через это ущелье, — поэтому представитель Генуи являлся в этих ущельях почётнейшим гостем. Князь Александр всемерно старался угодить Чезаре Дориа. Когда он узнал, что я сын его крестьянина, он всячески пытался меня расположить к себе, обещая особое покровительство семье моего отца; он понимал, что секретарь столь высокой особы, как Дориа, в торговых делах большая сила. Он мне надарил мехов куньих, лисьих, медвежьих, барсовых, подарил арабскую кольчугу и шишак; я эти подарки принял, чтобы не накликать беды на головы моих родственников. На другой день князь Александр дал мне отряд в пятнадцать человек всадников, и я поехал в свой родной аул, дети мои, из которого 27 лет назад меня украл хищник.
Имя аула было Урдон. Незабываемая минута. Вот милые горы, где я пас со своим приятелем Албором коров, вот мостик, где нас украли. Поворот, и я не узнал аула: 27 лет назад было более ста дворов, а теперь я не насчитал и тридцати дворов.
Я вопросительно взглянул на начальника отряда: он несколько умел говорить по-гречески. Алан опустил глаза.
— Мой отец, моя мать и много народа пропало. Кобанский [56] князь резал много, много народа.
В ауле я нашёл только мать и брата. Отец был убит в сражении с кобанским князем. Старушка-мать и брат жили очень бедно. Их деревянная, сделанная из громадных сосновых брёвен, сакля с земляной крышей, заросшей травой, поседела от лет и непогоды. Счастье матери трудно описать. Я был очень похож на отца, поэтому матери легко было признать в бородатом, почти сорокалетием человеке своего сына. «Ты настоящий отец, когда он был молодой», — говорила она мне по-алански. Я с трудом понимал, скорее догадывался, что выражала её быстрая взволнованная речь.
56
Ныне бассейн верховьев Кубани: ее притоков Учкулана и Уллукама.
Неделю я провёл среди родной семьи. Первобытной дикостью и милой лаской веяло от этих близких мне людей. Они были поражены невиданными подарками, привезёнными мною для них. Я купил им стадо коз и баранов в 100 голов, десяток коров и лошадей. Счастью моих милых бедняков не было пределов. Моих дальних родственников и одноаульцев я тоже одарил, чем мог: детей, женщин, девушек — бусами, кусками материй; мужчин — генуэзскими ножами. Я сумел много аланских слов удержать в своей памяти и уже на третий день довольно хорошо стал понимать материнский язык. Разговоры с моими соотечественниками были сплошной жалобой.
— «Ты не знаешь, что случилось с твоим отцом и твоим дядей в твоё отсутствие, — так начал свой рассказ брат моей матери; это был высокий старик с длинной белой бородой. — Ты должен это знать. Раз твой отец и твой брат рубили в лесу дерево для постройки амбара. Ты слышал, что по древнему закону земля и лес находятся в общем владении рода? Рубят они и не слышат конского топота: выехал на поляну отец князя Александра с двумя дружинниками. Он охотился.
Он приблизился к твоему отцу, ударил его через лоб плетью и крикнул: — И ты мой, и лес мой! Почему без разрешения рубишь?
Твой отец был суровый человек: отступил на шаг, взмахнул топором и ударил им. Удар пришёлся по боку лошади. Твой отец силач был. Лошадь упала, внутренности вывалились. Дружинники бросились поднимать князя, а отец твой, как олень, бросился бежать. Ты видишь, как много тут скал. Верхом за ним не угнаться! А в беге он не имел соперников. Он скрылся. Ты знаешь, что по нашим законам за убийство князя или за покушение на его жизнь умерщвляется и виновный, и вся его семья — и жена, и все дети. Отец твой скорее князя по известной ему тропе достиг этого аула и увёл в лес и твою мать, и твоих братьев и сестёр.
Когда князь прискакал с дружиной, — их не было. В бешенстве он настегал плетью старшину, — вон того старика, что сидит под грушей, — наложил ясак на аул — по кувшину масла, по курице с каждого двора, 24 барана и сказал: «Если не поймаете Георгия, т. е. твоего отца, — будете платить каждое новолуние ясак в таком же размере». И уехал. Ночью дали знать Георгию. Тот прибыл в аул. Мы собрались на совещание. Часовых поставили: боялись князя и его дружины.
Вот тот старшина, — рассказчик вновь указал на старика, по-прежнему сидевшего в одиночестве и строгавшего ножиком палочку, — рассказал всё отцу твоему. И прибавил: «Мы тебя не выдадим. Но скажи нам, как ты хочешь поступить?» Отец твой был рассудительный человек. Он сказал: «Я с семьёй хотел уйти за хребет к сванам. Они не выдадут, но теперь я поступлю иначе. Я не хочу, чтобы вы из-за меня страдали. Все не раз роптали, что князь нас грабит и надо уйти от него к другому владельцу. И все не решались сделать это. Вот вам хороший случай. Вы знаете, что Кобанский князь кровник нашего князя: его отец убил брата нашего князя: он сильный князь: у него 400 человек дружинников. Я поеду к нему, поговорю: перейдём на житье к нему, бросим нашего изверга, презирающего наш адат. Разве видно когда было, что лес есть княжеская собственность?!» Так он сказал.
Долго спорили аульцы. Старики ушли в саклю. Шумели там. Наконец, вышли и решили: переселиться. Меня и отца твоего послали к Кобанскому князю переговорить. Ты знаешь наш древний обычай переселяться от одного князя к другому. Мы и хотели им воспользоваться, хотя наш аул здесь стоит больше ста лет. Уж очень тяжело стало. Князь рад был досадить чем-либо врагу и с радостью согласился на наш переход в Кобанское ущелье. В ту же ночь я был дома. Ты видишь, какие мы бедняки, нам недолго было собраться: стада погнали ближе к снеговым горам, а семьи пошли вон через тот перевал.
Я посмотрел по направлению руки старика и увидел под облаками седловину. Она прорвала облака и казалась островом. Бедные дети, бедные старики, подумал я: как вы страдаете всегда, когда возникает вражда,
— Ну, а дальше что было?
— Мы спешили и за ночь уже успели спуститься, в долину Кобана. Сначала всё шло хорошо. Князь нас не обижал, но через полгода началась новая беда. Князь был женолюб. Мало ему было пленниц, он обижал женщин у своих крестьян. Подъедет ко двору. Положит шапку у ворот, и никто не смеет войти во двор, а он сам идёт в саклю к женщине, а муж молчи, — иначе голова слетит. Одна не стерпела. И всадила ему кинжал в бок. Её убили. Он едва выжил и опять за старое. Злой и глупый был человек. Очень нас раздражал. Сначала ми платили по 2 барана со двора, а затем он увеличил подать и потребовал 3 барана и телушку с семьи. Отец твой ходил к нему, просил не обижать. Князь его велел страже своей выгнать. Мы решили уйти.
В лесу на поляне мы устроили совещание. На нём присутствовал посланный нашим прежним владельцем дворянин. Старый князь просил нас забыть прошлое и вернуться, обещал брать с нас по два барана, а с бедных по 1 и обещал встретить нас на перевале и защитить от Кобанского князя.
Мы через посланца передали, что вернёмся, если он со всех будет брать по 1 барану: мы все бедняки и разорились по его вине. Если он не согласится на это и не защитит нас от дружины Кобанского князя, мы все уйдём в горы в Абазгию, в верховья Кодора. Князь согласился.
Была тёмная ночь августа. Светляки и звёзды горели во тьме; старики сказали: «добрый знак». А вышло наоборот. Стада ещё днём незаметно погнали к перевалу. Женщин и детей посадили на лошадей и отправили вперёд. Взрослых мужчин было 123. Твой отец был предводителем. Пятьдесят человек он посадил на лошадей и оставил в ауле, а остальные стали отступать, охраняя женщин, детей и стада. Так 365 человек шли часа четыре. Все спешили изо всех сил к перевалу, где нас должен был ждать старый князь с дружиной. На рассвете, когда «Большая гора» (Эльбрус) уже стала розовой, мы увидели внизу сквозь туман много людей, верхом: то гнался за нами Кобанский князь. Твой отец свой отряд в 50 человек расположил за скалами. Велел остальным сдать колчаны со стрелами, а самим спешить вверх вон к той седловине. Видишь её? Там убит твой отец и твой дядя, его брат».