Тимур. Тамерлан
Шрифт:
— Разве можно казнить во время праздника? — удивился магистр богословия дон Альфонсо, моргая испуганными пьяными глазками.
— У нас в Самарканде можно, — ответил Мухаммед. — Как изволит выражаться благородный дон Гонсалес — варварство.
— Послушай, М-мухам-мед, ик! — еле стоя на ногах, навалился на плечо дипломата личный писатель короля Энрике. — По-моему, я снова, ик! её видел… Выколи мне глаза, чтобы она не попадалась мне, ик! на глаза…
— Он икает с тех самых пор, как мы сдвинулись с того праздника на этот, — пояснил дон Гомес. — А теперь ему ещё вдобавок стала мерещиться его славянка.
— Пусть Гульяли и Дита не таращатся по сторонам, а получше приласкают своего господина, — сердито сказал Мухаммед, обращаясь по-чагатайски к наложницам, которые и впрямь совсем забыли о доне Гонсалесе в отличие
Покинув ненадолго своих испанцев, Мухаммед решил протиснуться поближе к тому месту, где восседал сам Тамерлан, но это оказалось не так-то просто — дастархан был велик и тесен, теперь уже все внуки съехались кроме самого старшего, Пир-Мухаммеда, наместника Индии, и все военачальники, за исключением лишь Гийасаддин-Тархана, Али-Султана Таваджи да ещё двух-трёх. С трудом Мухаммед пробрался в такую точку, из которой худо-бедно был виден престол с восседающим на нём грозным правителем. Тамерлан был в ослепительном чекмене [148] из аксамита, в чалме, увенчанной изумрудом величиной с кулак ребёнка и павлиньим пером. Даже издалека заметно было, что брови его хмуро сдвинуты.
148
Чекмень — нарядный кафтан, казакин.
Перед хазретом, приникнув лицом к земле, распластался какой-то важный сановник, тоже в очень нарядных одеждах. Он явно молил о пощаде. Но кто это, Мухаммед никак не мог рассмотреть.
— Мухаммед Аль-Кааги! Мухаммед Аль-Кааги! — услышал Мухаммед голоса, оглянулся и увидел, что его разыскивают.
— Он здесь! Он здесь! — закричали люди, находящиеся поблизости с ним.
Двое могучих нукеров быстро очутились подле Мухаммеда и схватили его под руки.
— В чём дело? — выпалил бедняга, ни жив ни мёртв.
— Меч справедливости приказал доставить вас к нему, — отвечали нукеры.
Глава 30
Искендер о Тамерлане
(Продолжение. Жеребёнок)
Узнав о разгроме Тохтамыша и падении его столиц, вся Русь вострепетала, ожидая прихода Тамерлана в свои богатые владения. И причина для страха крепка была, ибо войско злодея не ослабло в битвах с противником, а только ещё более закалилось, пополнилось хорошими перебежчиками и готово было идти на новые завоевания. Я сам слышал речи Тамерлановых витязей о том, что ни одна из завоёванных доселе стран не сравнится богатством с Русью. Хищные взоры разбойников алкали русского злата и серебра, тканей аксамитных, шкур бобровых сверкающих, мехов рысиных, беличьих, куньих, соболиных и горностаевых, коими Русская земля изобильно богата, а также лисицами и зайцами, несметными жеребцами, но главное — жёнами и девами, краше которых не сыщешь во всей вселенной.
И се, погоняв отрепья Тохтамышевы по берегам Итиля — Волги, замыслил поганый идти с походом на Русь. Первоначально послал он передовое войско своё под десницею эмира Османа на Днепр, который разбил неподалёку от Киева рать Бек-Ярык-Оглана, темника Тохтамышева. Сам же Бек-Ярык-Оглан с семьёю бежал на Русь, где и нашёл прибежище в граде Ельце. Князь Феодор Карачевский владел тогда сим градом, стоящим на реке Сосне, которая бежит к Дону и впадает в него. И был князь Феодор данником рязанского князя Олега. А Осман-эмир, вернувшись к Тамерлану, праздновавшему свои победы на брегах Итиля, сообщил ему о том, что недобитки Тохтамышевы нашли приют свой в землях русских. Сие дало повод свирепому хищнику простреть свою руку вперёд и повелеть темникам вести рати на Русь.
В Москве тогда княжил сын Димитрия, того самого, что побил Мамая на донских притоках. Он же и ныне на Москве княжит, и зовут его Васильем Димитриевичем. Узнав о том, что великий Тамерлан приблизился к пределам Руси и уже идёт дорогою эмира Мамая, Василий возгорелся мыслью повторить успех своего доблестного отца, встретить несметную рать завоевателя мира в тех же местах и разгромить Тамерлана. Наивная душа! Разве можно сравнить Мамая с Тамерланом? Разве можно соизмерять разрозненное войско Мамаевых наймитов, коих было сто пятьдесят тысяч, с плотным и единым воинством чагатайским, насчитывающим около четырёхсот тысяч лютых храбрецов разбойников? Выведя ополчение своё из Москвы и двигаясь навстречу Тамерлану, Василий двигался в пасть несомненной гибели. Он, должно быть, и догадывался об этом, но желание повторить отцову славу жгло его сильнее страха.
Рати двух гордецов, московского и самаркандского, сближались. Тамерлан быстрым приступом овладел Ельцом, сокрушив сей град, яко скорлупку, подобно тому как медведь, алчущий мёда, разрушает страшною лапой дуплявый пень, не страшась укусов обитающих в нем пчёл. Несчастных жителей елецких, увы, ожидала участь хорезмийцев и гератцев, испаганцев и багдадцев. Воды Сосны-реки понесли в Дон обильно пролитую кровь ельчан. Князь Василий тем временем спускался вдоль берега Москвы-реки в сторону Коломны. Он послал письмо митрополиту Московскому с просьбой отправить людей во Владимир-град и принести в Москву первоикону Божией Матери, писанную самим апостолом Лукой-живописцем, чтобы с этой священной реликвией обходить вкруг Москвы крестным ходом, да оградит Пресвятая Дева Мария стольный град Москву от неминучей погибели.
Можно ли было столь твёрдо увериться, что в случае успеха Тамерлан двинет свою победоносную рать на Москву, а не на Рязань, не на Владимир? Не на Тулу, не на Смоленск? Однако же князь Василий пёкся о Москве лишь. Не потому ли, что беглый Бек-Ярык-Оглан у него в столице скрывался? Ибо, когда Елец разоряли, его там не нашли. А князь Феодор, пленённый, указывал на Москву.
Аз, грешный раб Божий Александр, был и тогда при Тамерлане-демоне и видел его лютое свирепство, когда он, аки воду, проливал кровь русичей, соплеменников моих. И страдая в сердце своём, я ждал случая, чтобы обнажить лезвие кинжала и вонзить в грудь лютого ворога. Однако же и мысль моя двоилась, когда думал я так: ежели Тамерлан одолеет Василья и разорит Москву, то моей милой Рязани будет польза великая, а ежели, одолев князя Московского, пойдёт злодей на Рязань, тогда и исполню свой замысел. Душа моя терзалась, когда из отрубленных голов елецких складывали Тамерлановы волки башню на берегу Сосны-речки. Сердце моё вопило ко Господу, да покарает Господь злодея кровожадного, но не слышал Господь молитвы мои, отступника от веры православной, приявшего веру антихристову. Тамерлан же, не доверяя мне теперь, не подпускал меня к себе близко, зная, что я, аки урус по-ихнему, опасен.
Разорив и разрушив Елец, умертвив жителей его и лишь взяв из них аманатов [149] , включая и самого князя Феодора со боярами его, Тамерлан двинулся вдоль берега Сосны-речки, дошёл до того места, где она впадает в Дон, а по-чагатайски — Тан, и дальше повёл тумены свои вверх по берегу Дона, стремясь к Куликову полю, на котором пятнадцать лет до него князь Димитрий Московский разгромил Мамая. Места там хорошие, и вдоль реки много богатых селений было, но изверг и новый Ирод приказывал все эти селения безжалостно разрушать, а жителей истреблять, именуя их неверными, уклоняющимися от веры в Магомета.
149
Аманаты — пленники, заложники.
Наступил праздник Преображения Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа. И в ту самую ночь, когда много веков назад Спаситель в сиянии и силе явился трём ученикам своим на горе Фаворе, Тамерлану во сне привиделся снова тот сеид, который во всю его жизнь много раз снился ему. Но был сеид не седовлас и не стар, а молод и великолепен. Он сказал Тамерлану во сне: «Ты ищеши язычников на поругание? Их здесь нет. Ты ищеши новой славы себе? Ты не найдёшь её здесь». Проснувшись поутру, Тамерлан созвал совет из своих мудрецов и гадателей. Три дня они гадали по звёздам и толковали видение. Наконец главный толкователь Нигманьдин сказал Тамерлану: «Се не мусульманский, а Бог назранский являлся тебе во сне, государь, Бог, которому поклоняются урусы, и не следует внимать Его словам». На это разбойник махнул рукой и ответил: «Я так и думал». Сел на коня и повёл свои злобные тумены дальше по берегу Дона, к истокам реки сей.