Тимур. Тамерлан
Шрифт:
В таком-то облачении великий Тамерлан и отправился на великий курултай, дабы объявить о великом походе.
Площадь курултая уже клокотала взволнованным многоголосьем. Всяк, кто должен был присутствовать, уже находился там, где ему предписывалось занять своё место. Когда появились носилки с Тамерланом, все закричали, зашумели ещё больше, приветствуя властелина. Но вот он сошёл с носилок и сам — впервые за многие месяцы! — сам дошёл, волоча правую ногу, до трона, и шум голосов стал смолкать. Тамерлан встал на колени перед своим троном, ибо именно в той стороне была Мекка, и выставил перед своим лицом ладонь левой руки. Он попробовал было подвинуть к лицу и правую, но она по-прежнему не шевелилась. Муэдзин, стоящий неподалёку, незамедлительно возгласил свой азан. Муллы подхватили молитву, и послеполуденный намаз начался.
Когда моление окончилось, двое слуг из числа курултайбаши легко подняли хазрета под мышки и помогли ему усесться на троне. Наступила полная тишина, в которой зазвучал голос Тамерлана. Тот самый его завораживающий голос, который вёл за собой воинов в сражение. Не внешность, не храбрость, не гордая осанка, не ум, не великодушие, а этот голос заставлял трепетать сердца в жажде победы, величия, славы и непревзойдённой
— Йа-ху! Йа-хакк! Ля илляхи илляху! Мухаммад расул-алла! [156]
И весь курултай, как проснувшийся гигантский рой пчёл, прогудел в ответ:
— Ля илляхи илля-ху! Мухаммад расул-алла!
— Почтеннейшие потомки Мухаммеда и премудрые толкователи священной книги Корана! — повернувшись вправо, поклонился Тамерлан в сторону сидящих там сеидов и улемов. — Доблестные багатуры, военачальники, эмиры и князья, темники и минбаши, юзбаши и унбаши, и ты, командующий всеми моими кушунами! — Взгляд Тамерлана повернулся налево, потеплел и, словно чётки, перебрал по зёрнышку каждое из дорогих ему лиц — Джеханшах, Аллахдад, Шах-Малик, Али-Султан-Таваджи, Шал-Арслан, Шейх-Мухаммед Ику-Тимур, Сунджик, Нураддин, Окбуга, Гийясаддин-Тархан… Дальше он уже не мог разглядеть и устремил взор свой напрямик, где сидели визири под председательством главы великого дивана, назначенного сразу после казни Хуссейна Абу Ахмада. — И вы, мои визири, собравшиеся под крылом многомудрого Шир-Буги Барласа! Я, великий эмир, Султан-Джамшид, Тимур-гураган, наиб, посланный Аллахом, чтобы спасти человечество от духовной гибели, созвал вас всех на великий курултай, дабы объявить вам мою длинную волю, устремившуюся к покорению новых бескрайних земель и бесчисленных народов, пребывающих во мраке язычества и идолопоклонства. За моей спиной сидит моё грозное племя, мои крылатые тимуриды, мои внуки, уже достигшие славы или трепещущие в ожидании её. Пир-Мухаммед, сын Джехангира, наместник Индии, поддерживает мою левую руку. Другой Пир-Мухаммед, сын Омаршейха, исправивший ошибки молодости в битвах с Баязетом, поддерживает мою правую руку. Наихрабрейший Халиль-Султан, сын Мираншаха, во время индийского похода побеждавший слонов, будучи всего пятнадцати лет от роду, поддерживает моё левое плечо. Любимец мой Улугбек, надежда всех чагатаев и восходящая звезда грядущего похода, поддерживает моё правое плечо, и он — сын Шахрука. Все четыре сына моих, таким образом, воплотились в этих внуках — безвременно усопший Джехангир, погибший Омаршейх, ослеплённый безумием Мираншах и Шахрук, предпочитающий славу улема яркой стезе воина. Там, дальше, за моей спиной и другие внуки, готовые идти за мной даже на смерть, — Сулейманшах и Абу-Бекр, Мирахмед и Искендер, Ибрахим-Султан и Омаршейх, я не говорю о малолетних Султан-Мухаммеде, Байсункаре, Суюргатмыше и Мухаммед-Джогее.
156
Йа-ху! Йа-хакк! Ля илляху иль-алла! Мухаммад расул-алла! (араб.) — Это он! Он справедливый! Нет бога, кроме Аллаха! Мухаммед — пророк Аллаха!
Тамерлан продолжал перечислять всех присутствующих, перешёл к военачальникам, охарактеризовав каждого и для каждого найдя особенные слова. Говоря свою речь, он некоторое время сгорал от любопытства увидеть лицо Султан-Мухаммеда. Ему казалось, он чувствует у себя на затылке его горячий от обиды взгляд. Ещё бы — одиннадцатилетних Улугбека и Ибрахим-Султана дед назвал в числе тех, кто пойдёт с ним в поход, а его, восемнадцатилетнего молодца, причислил к малолетним. Понятно, что это наказание за пьянство и прочие бесчинства, но разве можно так опозорить! Да и сам-то дед разве считает пьянство греховным?
«Грех не в пьянстве, а в неумении пить, внучек», — сказал бы Тамерлан нерадивому сыну Мираншаха, если б меж ними произошёл этот диалог, но великий эмир и наиб уже не думал о Султан-Мухаммеде, продолжая свою речь на великом курултае. Наконец, перечислив большую часть собравшихся, Тамерлан перешёл к главному:
— Все вы прекрасно знаете, что Аллах поставил меня в качестве щита между обиженными и угнетателями, между притеснителями и притеснёнными, между насильниками и терпящими насилие. Каждому человеку в мире Аллах дал не только обязанности, но и права. Священные права. Право на жизнь, на свободу, на жилище, на семью и на многое другое. Но далеко не везде эти права соблюдаются сильными мира сего. Защищать права человека в мире — это уже не право, а великая обязанность каждого мусульманина. И вот теперь, когда, казалось бы, мир успокоился под надёжной защитой нашего правления, издалека, с востока, ко мне потянулись руки угнетённых и обиженных детей Китая. Они ищут помощи от меня — и они её получат. Чай Цикан, прозванный у нас Тангус-ханом, сын того самого нечестивца Чжу Юаньчжаня, который свергнул власть чингисидов в Китае и переименовал Даду в Бэйпин [157] , всё больше и больше немилостиво угнетает своих подданных, обрекая их на голодную смерть. Пора пойти и наказать Тангус-хана!
157
Даду — монгольское название Пекина, Бэйпин — название Пекина в эпоху империи Мин, начавшейся со свержения монгольского ига Чжу Юаньчжанем.
Последнюю фразу он выкрикнул с такой интонацией, что весь курултай огласили крики поддержки и согласия:
— Пора! Пора! На Китай! На Тангус-хана!
Тамерлан дождался, пока голоса стихнут, не взял из рук слуги чашу с кумысом, не испытывая пока желания промочить горло, и с воодушевлением продолжал:
— На меня, как на наиба, возложена ещё и священная миссия джехангира — то есть человека, несущего миру свет мусульманства. Когда ислам лучами своими пронзил всю землю потомков Чингисхана, он достиг и пределов Китая. Но правоверные там и раньше оставались в значительном меньшинстве, а теперь и подавно, ибо их преследуют и угнетают страшнее, чем кого бы то ни было. Весь Китай представляет собой великое поганое капище, где поклоняются драконам и всевозможным мерзостным идолам, едят не только свинину, но и мясо разнообразных гадов — змей, ящериц, улиток, тараканов, а также личинки жуков. Подумать только — Тангус-хан объявил свинью особо почитаемым животным. Всюду ей ставят изваяния, хотя и не перестают поедать её мясо. А не так давно, как стало мне известно, и ересь назарейская проникла в умы Тангус-хана и его приближённых. Наш священный долг явиться в Китай под двумя знамёнами — белым стягом Чингисхана и зелёным знаменем ислама. Язычники должны быть истреблены и наказаны за свою мерзость. Готовясь к сегодняшнему курултаю, я, по своему обыкновению, открыл на первой попавшейся странице величайшую книгу, которую мы называем просто глаголом «Читай!» [158] . И вот что я прочёл там:
158
…величайшую книгу, которую мы называем просто глаголом «Читай!». — На самом деле слово «Коран» — это инфинитив глагола, т. е. означает «Читать!».
Это строки из суры «Аль-Анфаль» [159] . Вы слышите, правоверные, что говорит книга книг? «Не вы их убивали, а Аллах!» И пусть тот, кто раскаивается, убив во время наших предыдущих походов многих нечестивцев, утешится, ибо не он убил их, а сам Аллах. И когда мы пойдём истреблять идолопоклонников китайцев, да не дрогнет рука наша, ибо Аллах берёт на себя наши грехи. Аллах акбар!
— Аллах акбар! Алла-аху акбар!!! — заревел курултай, приподнимаясь и вскидывая лес рук. Тамерлан принял от слуги чашу с кумысом, отпил три глотка, внимательно приглядываясь к лицам сидящих справа. Когда он произнёс первую часть своей речи, о правах человека, он отметил, как оживлённо кивали головами сидящие за сеидами и улемами знаменитые кади и муфтии [160] . Теперь не только они, но и сеиды, сверкая глазами, явно одобряли вторую часть речи, о священном долге бороться с неверными.
159
«Аль-Анфаль» («Трофеи») — восьмая сура Корана.
160
Муфтии — эксперты по общественному и международному праву.
Налево можно было не смотреть — там, среди военных, царило полное единодушие — на Китай! Аллах акбар! Да к тому же Аллах заранее берёт на себя все грехи!
Тамерлан выждал паузу, когда возбуждённые возгласы стихнут, и перешёл к третьей, заключительной части своей речи:
— Могут возразить, что столь длинный поход вызовет неизбежные потери, что расстояние до Китая куда больше, чем до Рума, Сирии, Руси и Маджарии [161] , что всё это не вполне согласуется с насущными проблемами нашего государства и не лучше ли ещё раз сходить за Ганг, где проклятых язычников осталось ещё очень и очень много. Во-первых, любой поход влечёт за собой потери. Во-вторых, доходили мы и до Рума, и до Руси, и до Маджарии, и до Сирии, так неужто не доберёмся до Китая? И в-третьих, Китай уже реально угрожает безопасности нашего государства. Если мы не придём громить Тангус-хана, то Тангус-хан со своим несметным войском кровожадных язычников придёт к Самарканду, чтобы громить нас. Этот подлый разбойник, именующий себя императорам, уже прислал к нам четыреста всадников и наглое посольство, требующее от нас выплаты каких-то баснословных долгов. Так, может быть, нам заплатить эти так называемые долги и ждать, когда прискачут четыре тысячи китайских нукеров с баскаками за новой данью, вдесятеро большей?
161
Маджария — Венгрия.
— Долой! Не потерпим! — раздались слева голоса Аллахдада и Шах-Малика.
Тамерлан приподнял левую руку, усмиряя пылких вождей, и закончил:
— Так вот, возлюбленные дети мои! Я объявляю священную войну джихад всему населению Китая, всем этим идолопоклонникам и нечестивцам, осмелившимся протянуть в нашу сторону свои жадные лапы. И я хочу, чтобы все вы высказали своё мнение — одобряете или не одобряете моего решительного призыва к джихаду. Пусть сначала выскажутся достопочтеннейшие потомки Пророка.