Тимур. Тамерлан
Шрифт:
Джафар ибн-Харани указал гостю место, которое он мог бы занять. Тот с охотой уселся, принял чашу с напитком, аккуратно отхлебнул, обвёл внимательным, острым и почти весёлым взглядом всех собравшихся. Те дивились, как это такому оборванцу и молокососу удаётся выглядеть столь уверенным в себе. Первая мысль, конечно, — за ним стоит какая-то сила. Это наверняка, но какая?
— Повторяю, я весьма и весьма польщён приглашением в столь высокое собрание...
Гость не закончил свою мысль, но всем стало ясно, что он предлагает переходить к делу. По меркам обычного порядка вещей это было неслыханно,
Промолчали потому, во-первых, что встреча эта была уж ни в коем случае не обыкновенным чайханным заседанием, а во-вторых, все были наслышаны о характере этого бывшего ученика медресе. Много им рассказал о своём питомце мулла Али Абумухсин, присутствующий здесь.
Одним словом, молодому таинственному нахалу было вынесено молчаливое прощение за грубое нарушение правил застольного поведения и неуважение к старшим по положению и возрасту.
Первым заговорил верховный мераб, высокий худой старик с неестественно красным носом. По поводу этого носа в городе шутили, что он оттого так красен, что в арыках, главным смотрителем которых является Абу Саид, течёт отнюдь не вода, а настоящее вино.
— Ферганские купцы принесли весть, что якобы чагатайский хан находится при смерти.
— Он уже не первый год болеет, какая же здесь новость! — резко сказал Маулана Задэ, отхлёбывая из чаши.
— О его прежних болезнях мы слыхали тоже, но сейчас — другое. Он на самом деле совсем плох.
— Вы хотите спросить меня, хорошо это или плохо? На этот вопрос ответить очень легко. Я от всей души желаю смерти этой чагатайской собаке, и день, когда он перестанет обременять землю, будет для меня праздничным.
Мераб покашлял и пожевал губами, ответ молодого богослова, несмотря на всю определённость, показался ему уклончивым. Чтобы спасти разговор, грозивший завять в самом начале, хозяин дома вмешался в него:
— Что касается Токлуг Тимура и его перехода в мир иной, все мы думаем одинаково, тут обсуждать нечего. Интереснее поговорить на другие темы.
— Назовите мне их, я пришёл, чтобы говорить.
— Нам кажется, что Ильяс-Ходжа покинет Мавераннахр, когда эти сведения дойдут до него.
Маулана Задэ пожал плечами:
— Мне кажется, они до него уже дошли. Конечно, сынок поскачет за реку Сыр, как это бывало всякий раз, когда здоровье Токлуг Тимура ухудшалось. Но что с того? Нам что с того? Чагатайский гнёт от этих перемещений царевича не слабеет.
Присутствующие закивали: гость говорил правильно и смотрел в корень дела.
Али Абумухсин поднял руки, унизанные перстнями, и огладил острую седую бороду.
— Аллах подсказал мне, что час близок, но надобно же и нам самим сделать те шаги, которые надо сделать.
Маулана Задэ почесал грязным пальцем изрытую оспинами, поросшую редкими волосами щёку.
— Не знаю, что вам сказать. Вы все прекрасно знаете, что уже два года я занимаюсь тем, что вы называете «делать шаги». Аллах сказал свои слова уже давно, в тот день, когда чагатаи пришли на земли наших предков. Я их услышал раньше вас, вы же долго не хотели слышать этих слов. Вы перед лицом чагатайского наместника называли меня бешеной собакой.
Некоторые из присутствующих потупились.
— Вы надеялись сохранить свои лавки и свои деньги, теперь вы стали думать по-другому, потому что почувствовали, что сила теперь стоит не только за степняками. И хотя у них сил больше, несмотря на это, мы убиваем их уже сейчас. И то, что Ильяс-Ходже в каждом видится сербедар, — хорошо.
В спёртом воздухе тайного убежища установилась тяжёлая тишина.
— Забудем о прошлом, Маулана Задэ, станем думать о будущем, — сказал ковровщик Джавахиддин.
К голосу купца присоединился мулла:
— Ты недоволен тем, как мы вели себя, но с нашей точки зрения твоё поведение тоже могло внушать нам... недоверие.
Маулана Задэ немного откинулся назад и картинно выпучил глаза:
— Недоверие?
Али Абумухсин сухо кивнул:
— Здесь собрались люди, на плечах которых лежит забота о благосостоянии Самарканда, без нас этот город мёртв, он станет сборищем бездельников, безбожников и ротозеев, которые через несколько месяцев перемрут с голоду. Мы заботимся о воде, хлебе, одежде, мы заботимся о душе нашего народа. Ты бросил нам обвинение в том, что среди этих забот мы не забываем и свой карман. Да, отвечу я тебе, не забываем, но где, скажи, ты видел, чтобы было по-другому?
Маулана Задэ криво улыбнулся, как бы подтверждая, что да, не видел.
Мулла продолжал:
— Мы — хорошие пастухи своего стада. Хочешь, я тебе объясню, чем хороший пастух отличается от плохого?
— Объясни, учитель.
Али Абумухсин не обратил внимания на иронию, неуловимо мелькнувшую в интонации бывшего ученика.
— Хороший пастух заботится о своих овцах, вовремя выгоняет на пастбище, вовремя поит, а когда приходит время стрижки, правильно стрижёт. Что касается пастухов плохих, то их есть два вида. Первые не удовлетворяются шерстью, которую дают им овцы, но сдирают с них и кожу. Так ведут себя глупые и алчные правители. Но есть и кое-что похуже. Есть пастухи, которым не нужны ни шерсть, ни шкура, они перерезают горло барану, чтобы просто напиться крови.
Маулана Задэ отставил чашу и опёрся ладонями о колени, глядя в пол.
— Ты хочешь сказать, о учитель, что я и мои люди похожи на таких пастухов?
Мулла почувствовал, что перегнул палку.
— Видит Аллах, я не хочу, чтобы ты стал похож на такого пастуха.
В разговор вступил верховный мераб, несколько нервно перебирая чётки и почёсывая переносицу:
— Ты должен помнить, что разлад между нами произошёл не по нашей вине, и деньги и покровительство мы тебе предлагали искренне...
— В обмен на то, чтобы я ничего не делал!
— Не так, мы хотели, чтобы ты действовал разумно, не навлекая гнев чагатайский на тех, кто ещё не сделал своего выбора. Есть люди, которые живут и думают медленнее тебя.
Маулана Задэ всплеснул руками:
— Но сколько же можно ждать! Я не могу вечно зависеть от мнения людей, желающих, с одной стороны, быть сербедарами, а с другой стороны, не желающих помнить, что сербедар означает висельник. То есть человек, идущий на всё, рискующий всем ради достижения благородной цели.