Тимур. Тамерлан
Шрифт:
Выяснилось также, что Ильяс-Ходжа тоже был прав, когда побаивался Хуссейна и Тимура. Во всех столкновениях, что произошли между чагатаями и воинами эмиров, победа была на стороне последних.
Хуссейн просто расцветал на глазах, очень быстро перешёл от панического страха перед пришельцами из-за реки Сыр к презрению по отношению к ним.
С Тимуром скорее происходило что-то обратное. Он был ровен, спокоен внешне, но в сравнении с бурновоодушевленным другом мог показаться человеком, у которого тяжко болен близкий родственник.
Особенно это стало бросаться в
Решительным броском по приказу Хуссейна вся конница объединённого войска опрокинула Охтана, долго преследовала и привезла в конце концов до полутысячи чагатайских голов на воздетых копьях.
Во время этой славной битвы Тимур находился в своей кибитке. Теперь он мог путешествовать на большие расстояния только таким образом. Перед битвой ему помогали взобраться в седло, и в нем он сидел достаточно твёрдо, придерживая повод искалеченной рукой и крепко сжимая рукоять меча здоровой левой. В случае необходимости он мог бы отбиться от молодого или не слишком искушённого противника.
Сообщение о великой победе Тимур встретил спокойно. Хуссейна это спокойствие задело, он тут же про себя решил, что брат просто завидует ему. Ну и пусть завидует, раз сам не может одержать победы, подобной той, что одержал он, Хуссейн, внук Казгана, отныне прославленный своей доблестью на весь Мавераннахр.
— Нельзя ждать, надо двинуться всей силой. Дорога к горлу Ильяс-Ходжи открыта, и мы перережем его.
— Надо собрать военный совет, — возразил Тимур, чем привёл победителя Охтан-нойона в совершеннейшее недоумение. И того можно было понять. Такого рода советы собирались только в тех случаях, когда обстановка была или очень трудной, или страшно запутанной и непонятно было, что делать дальше. Ни одного из этих двух оснований для созыва совета Хуссейн не наблюдал. Да и не любил он ни с кем советоваться и с удовольствием бы отменил эту ненужную особенность степного уложения. Но сейчас он решил согласиться:
— Совет? Хорошо, пусть будет совет.
Хуссейн был абсолютно уверен, что кого бы они ни позвали для обсуждения сложившейся картины, поддержат его, а не Тимура. Хочет колчерукий братец посоветоваться — пусть. Пусть получит оплеуху от своих же батыров. Нельзя останавливать хищника, почувствовавшего вкус крови во рту.
В шатре Хуссейна собралось до десятка человек. Мансур, Байсункар, Курбан Дарваза, Масуд-бек, Кунгар и Келиб, тысячники Хуссейна.
Чтобы не растягивать дело и не дать Тимуру замутить воду, Хуссейн первым взял слово и сообщил, с какой целью созвано это собрание.
По правде сказать, беки и батыры, очутившиеся в шатре Хуссейна, были немало смущены самим фактом того, что с ними хотят посоветоваться. Давно уже такого не было, какой-то здесь подвох. Самые умные догадывались, что этот совет — лишь внешняя сторона разногласий между эмирами.
Хуссейн, как это за ним водилось, сознательно сгустил краски, он заявил, что Тимур предлагает спасаться бегством (это после такой победы!), а он, неукротимый и бесстрашный Хуссейн, предлагает немедля атаковать логово Ильяс-Ходжи, отрубить его поганую голову и водрузить на колу посреди лагеря, чтобы во время победного пира каждый имел возможность посылать ей проклятия.
Закончив свою речь, Хуссейн воззрился на названого брата, готовясь выслушать шквал возражений и упрёков и ответить шквалом на шквал.
Тимур молчал. По настроению батыров он понял, что возражения не принесут пользы.
Чтобы закрепить свою победу на совете, Хуссейн применил в качестве довеска к своей речи ещё и риторическую фигуру:
— С нами Аллах, когда мы идём вперёд и истребляем врага повсюду, где он нам встречается.
Тимур вздохнул:
— Аллах с нами, когда мы слушаем голос разума, а не носимся по земле, покорные только порывам своего настроения.
— Вот, — закричал Хуссейн, — вот, я же говорил! Ты предлагаешь нам бежать в тот момент, когда мы начали одерживать победы!
Высвободив из рукава левую руку, Тимур степенно погладил бороду.
— Не бежать, а спокойно вернуться и заняться укреплением Самарканда. Ильяс-Ходжа и до этого столкновения боялся нас, теперь он тем более не посмеет сунуться в глубь Мавераннахра. Он уйдёт. И мы соберём половину дани с его данников.
— Почему половину? — удивился Курбан Дарваза.
— Чтобы они подчинились нам без сопротивления и даже с радостью, — улыбнулся Масуд-бек. — В их глазах мы будем и более сильными, чем чагатаи, и более справедливыми.
Тимур с интересом посмотрел на племянника Хуссейна: очень сообразительный. Очень.
Несмотря на всю разумность этих доводов, восторжествовала точка зрения Хуссейна. Слишком трудно воину-победителю в преддверии полной, почти гарантированной победы перестроиться на размышления о таких мелочных предметах, как определение доли дани, которую в каком-то неопределённом будущем можно будет получить с не вполне представляемых данников.
— Хорошо, — сказал Тимур, удостоверившись, что никто, кроме него, всерьёз не помышляет об отходе на надёжные позиции, что все рвутся в бой. — Хорошо, пусть будет по-вашему, но, Аллах свидетель, я предупреждал вас.
— Ты зря грустишь, брат, — улыбаясь одновременно радостно и великодушно, шумел Хуссейн, — ты только представь, как великолепна будет наша победа!
— Я представляю себе, как ужасно может быть наше поражение.
— Откуда, откуда у тебя такие мрачные мысли?
— Вспомни Сеистан.
— Не хочу! Не буду! Я давно забыл его. Совсем. И тебе советую сделать то же самое. Воистину советую, брат.
Медленно приподнявшись без помощи телохранителей, Тимур, очень заметно хромая, направился к выходу из шатра.
— Спасибо за хороший совет, брат.
Уже через два дня две армии стояли одна против другой.
Ильяс-Ходжа вывел своих людей из лагеря и расположил на пологом склоне. Его позиция была очень удобна и для атаки, и для обороны. С первым чагатайский полководец не спешил, а ко второму был полностью готов.