Тимур. Тамерлан
Шрифт:
Из темноты раздался глухой голос:
— Мы сменили плохих на хороших. Хуссейн и Тимур не убивают райатов [42] и не воруют наших жён. Они больше похожи на охранников, чем на господ наших.
Маулана Задэ неприятно засмеялся:
— Пусть так, хотя, видит Аллах, мне не слишком приятны подобные речи. Это речи раба. Сейчас дело не в этом.
— А в чём? — в несколько голосов спросила темнота.
— До вас дошли слухи, а мне донесли мои лазутчики: Ильяс-Ходжа снова находится по эту сторону реки Аму.
42
Райаты —
Невидимые загомонили, замахали руками так, что висящие в лунных лучах хлопковые пылинки испуганно заплясали.
— Он ведёт с собой шесть туменов. Чагатаи ведут себя так же, как и в прежние времена, — убивают и грабят. И тех, кто им покорился, и тех, кто сопротивляется.
— Надо сообщить об этом Хуссейну и Тимуру, — раздалось сразу несколько испуганных голосов.
Если бы присутствующие могли видеть лицо бывшего слушателя медресе, они бы увидели, что он улыбается, и улыбается презрительно.
— Эмиры знают всё, что знаем мы, — раздался тяжёлый голос Хурдека и-Бухари.
— И что они собираются предпринять?
— Они размышляют, что им делать, — это сказал Абу Бекр, и слова эти вызвали настоящую бурю возмущения, крики смешались с приступами кашля.
— О чём тут размышлять?
— Бросить нас на произвол судьбы или не бросить?!
— Куда именно бежать, в Бадахшан или в Хорезм?! — сыпались возмущённые вопросы.
Маулана Задэ не упустил случая вставить ехидное замечание:
— В своё время родственник Тимура, Хаджи Барлас, чтобы спасти свою шкуру, бежал от отца Ильяс-Ходжи в Хорасан, может быть, и для сына Тарагая он облюбовал там местечко.
Но не все поддались преждевременной панике, раздались и трезвые голоса. Кто-то напомнил Маулана Задэ, что в своё время Тимур не последовал за своим родственником, а пошёл навстречу Токлуг Тимуру и спас свой тумен от полного разорения. Неумно заранее подозревать человека в предательстве, ибо сказано: лишённый доверия теряет преданность.
— Неужели вы думаете, что Хуссейн и Тимур подставят свои шеи под чагатайский меч ради спасения наших жизней и нашего имущества? — захохотал Маулана Задэ.
— Они никогда не станут нашими подлинными братьями и в решающий момент откочуют со своими кибитками. Кровь степняков течёт в их жилах, вид обработанной и плодоносящей земли внушает им отвращение, — присоединился к словам своего друга Хурдек и-Бухари.
Абу Бекр прогудел, воздевая над головами сидящих могучую руку, сжатую в кулак:
— Только тот хозяин своей жизни, кто держит свою жизнь в собственных руках!
Фраза эта выглядела слегка неловкой и, если вдуматься, не вполне вразумительной, но произнесена была с таким чувством и с такой уверенностью в правоте произносимых слов, что сопротивление сомневающихся теней было на время полностью подавлено. Но молчание, повисшее под сводами хлопкового амбара, не было родственным воодушевлению. Собранные здесь горшечники, скорняки, водоносы, брадобреи, чувячники, красильщики, торговцы не просто не любили воевать, они считали, что это совсем не их дело. А весь разговор складывался так, что без их участия в боевых действиях никак не обойтись. Жители больших городов Мавераннахра давным-давно утратили воинственный пыл, он был растрачен прапрадедами их прапрадедов в войнах, названия которых канули на дне великой реки истории. Даже оружейники испытывали отвращение при мысли, что им придётся взять в руки копьё или меч.
Маулана Задэ, Абу Бекр и Хурдек и-Бухари знали характер своих соотечественников, но надежды пробудить в них воинственный дух не теряли. Особенно усердствовал в этом плане большой любитель и мастер произносить длинные, убедительные речи бывший слушатель медресе. В живописных и ужасающих красках нарисовал он невидимым слушателям картину неминуемого и очень быстро приближающегося разорения Самарканда. Дома превратятся в пепелища, базары — в кучи гниющего мусора, жёны и дочери — в наложниц, а перекладины ворот — в виселицы. По улицам будут разъезжать чагатайские собаки, развлекаясь стрельбой из лука по местным собакам, и только потому, что стрелять уже будет больше не в кого.
— Ты говоришь очень убедительно, — осторожно возразил ему кто-то из темноты амбара, — но даже если мы возьмёмся за мечи и копья, которые умеем держать в руках, как мы защитим город, у которого нет стен, а через стены цитадели которого перепрыгнет жеребёнок, а, Маулана Задэ? Жители Кеша попробовали пять лет назад, и ты не хуже нас знаешь, мужественный Маулана Задэ, что из этого вышло. А ведь там был не царевич с шестью туменами, а всего лишь сотник Баскумча.
— Кеш не Самарканд. Самарканд во много раз больше, — пытался спорить Маулана Задэ.
— Насколько он больше, настолько его и жальче, — парировал невидимый полемист.
Бывший слушатель медресе почти уже рычал от бесплодного раздражения.
Откуда-то из угла раздался боязливый стариковский голос, едва различимый за хлопковым кхеканьем:
— Может, нам нанять войско для защиты?
— Надо очень много денег, — пробурчал Абу Бекр.
— У нас в городе есть богатые люди, они пожертвуют часть богатств, чтобы не потерять всё.
— Я уже обращался к ним, — огрызнулся Маулана Задэ. — Они сказали, что денег не дадут. И Джафар ибн-Харани, и мулла соборной мечети, и верховный мераб, и многие, многие другие. При этом они считают себя сербедарами, трусы и предатели!
Неприятный вздох прокатился по амбару. Присутствующих смутило то, что городские богатеи проявили такую уклончивость. Люди среднего достатка привыкли во всём брать пример с людей богатых, они считают, что человеку, имеющему сорок кошелей с золотыми дирхемами, открыт больший кусок тайной правды, чем тому, у кого таких кошелей лишь четыре.
— Они даже намекнули мне, что не умрут от горя, если я навсегда оставлю их в покое, например напоровшись на чагатайское копьё.
Многие из собравшихся подумали, что они, в сущности, придерживаются той же точки зрения, и порадовались, что в амбаре темно и нет опасности, что эти мысли будут прочитаны по их лицам.