Тимур. Тамерлан
Шрифт:
Солнце ещё только начало своё восхождение к полуденному трону. Воздух был лёгким, но вместе с тем густо напоен приятными запахами, свойственными этому времени суток. Под раскидистыми непроснувшимися деревьями, на ковре неописуемых размеров, возлежали советующиеся, ели, пили и разговаривали о вещах, которые могли впрямую повлиять на их ближайшую судьбу.
— Я тоже не верю им, — сказал Хурдек и-Бухари, — они ласковы, пока не всё в их руках. Чего я могу ждать от Хуссейна, когда он знает, что когда-то я грабил караваны, принадлежавшие его отцу?
Эти
— Караваны?
— Да, караваны. — Хурдек и-Бухари усмехнулся: — Ты забыл, что когда-то я был разбойником. Но даже если ты забыл, Хуссейн не забудет никогда.
— Так же как и то, что я — простой ремесленник. Что я никогда не стану вровень с ним. И чтобы я не попытался это сделать, пока в моих руках есть сила, вручённая мне народом, он, клянусь Аллахом, постарается меня убить, — сказал Абу Бекр.
— А почему вы всё время говорите только о Хуссейне? Ведь их двое, названых братьев.
Стрелок из лука помотал головой:
— Из увечного человека никогда не получится настоящего правителя.
Абу Бекр согласился:
— Хуссейн намного знатнее, и уже давно у них всё решает он, так все говорят.
Маулана Задэ на это ничего не ответил и снова впал в задумчивость. Соратники его не тревожили. В их отношении к бывшему богослову в последние несколько дней произошли определённые изменения. Они конечно же слышали о том, что случилось в шатре Буратая и Баскумчи, и хотя Маулана Задэ ни о чём прямо не говорил, они внутренне признали его полное над собой превосходство.
Всегда чувствовали, а теперь признали окончательно. Ни один, несмотря на свою огромную физическую силу и большой авторитет среди ремесленников Самарканда, ни другой, несмотря на разбойничью славу и невероятное мастерство во владении оружием, не могли себе даже представить, как можно было сделать то, что сделал этот рябой хитроглазый сербедар.
Он сделал это, он запугал чагатайского царевича до того, что тот без повторного сражения обратился в бегство.
Кто ему помог? Они не исключали, что сам шайтан.
— Так вы предлагаете сражаться?
И стрелок и ремесленник замялись.
— Мы просто говорили, что эмирам нельзя доверять. По крайней мере, такие люди, как мы, не должны этого делать.
Маулана Задэ удивлённо поднял брови:
— Но уважаемый Абу Бекр, внимательно посмотри и увидишь — одно рождает другое. Если мы эмирам не доверяем, мы воюем с ними.
Возражать было трудно, трепальщик хлопка насупился.
— Посмотри ещё раз и увидишь тогда, что, даже если мы решимся сражаться, нам это будет не под силу.
— Почему это? — поинтересовался Хурдек и-Бухари. — У эмиров людей не больше, чем у Ильяс-Ходжи, и они так же, как и чагатаи, не умеют летать по воздуху. Пусть наши укрепления слабы, они не смогут миновать их без потерь.
Бывший богослов печально улыбнулся:
— Тут важно не то, каковы те, кем командуют, а то, кто командует.
Абу Бекр потряс головой, силясь разобраться в этом высказывании.
Маулана Задэ пожалел его и пояснил:
— Ильяс-Ходжа был враг, притеснитель, убийца и хищный зверь. Поэтому народ поднялся против него, и не нужно было много сил, чтобы заставить его подняться. А кто эмиры?
— Кто? — в один голос спросили собеседники.
— Все в городе знают, что они правили Самаркандом на законном основании, и власть их не может быть оспорена, если только не стать на бесчестный путь.
Маулана Задэ ждал, что ему возразят, но возражений не последовало, однако он счёл нужным добавить ещё несколько фраз:
— Воистину, не уверен я, что те, кто швырял горящие угли во всадников Ильяс-Ходжи, снова подожгут их для того, чтобы швырнуть во всадников Хуссейна и Тимура.
— Так что же ты предлагаешь делать, скажи прямо, — с некоторым раздражением в голосе спросил Хурдек и-Бухари.
Маулана Задэ медленно выпил чай, медленно отломил кусочек лепёшки, не торопясь отправил его в рот и тщательно прожевал.
— Я предлагаю принять предложение.
Его соратники ждали именно этих слов, но слова эти, будучи произнесены, неприятно их поразили.
Хурдек и-Бухари даже попробовал возражать. Он обратился к здравому смыслу:
— Но почему ты не боишься его принять? Именно ты? Кто назвал в соборной мечети эмиров трусами? Кто призывал взять в руки оружие? Если Хуссейну и Тимуру предоставится возможность наказать нас за всё, что мы сделали, ты будешь первым, ибо твоя вина перед ними — самая большая!
Бывший богослов сделал ещё несколько глотков чаю.
— Рассуди, Хурдек и-Бухари, если я, тот, кому эта встреча может грозить наихудшими бедами, предлагаю от неё не уклоняться, имеет ли смысл уклоняться от неё тебе? Твоя вина действительно много меньше моей, не говоря уже о благородном Абу Бекре, видит Аллах, он вообще чист перед эмирами.
Стрелок из лука молчал. С одной стороны, слова Маулана Задэ выглядели вполне справедливыми, но когда он смотрел на них с другой — они начинали казаться ему неубедительными.
Да и любому другому, кто присутствовал бы при этом разговоре, слепое доверие Маулана Задэ к Хуссейну и Тимуру могло показаться несколько странным. Представляя собой воплощённое коварство, являясь олицетворением хитрости и недоверчивости, он в данном случае рассуждал как упрямый и наивный ребёнок.
Имелось простое объяснение этой простодушной сговорчивости бывшего богослова, но оно было неизвестно его соратникам, отчего они и были терзаемы жестокими сомнениями.
Накануне тройственной встречи в доме торговца индийскими пряностями Маулана Задэ имел ещё одну встречу в доме другого предусмотрительного купца, столь тайно сочувствующего сербедарам, что имя его не стоит здесь произносить вслух. Так вот, в этом доме, о существовании которого ничего не было известно ни трепальщику, ни стрелку, Маулана Задэ беседовал с советником Тимура Байсункаром. И беседа эта выглядела следующим образом.