Тинко
Шрифт:
— Это я-то не найду? У меня небось на лбу глаза, а не пуговки, как у тебя.
Я не знаю, как мне быть. В лес мне не хочется: все равно там нет больше гнезд с яйцами.
— Айда со мной, Тинко!
— Мне неохота.
— Тебе неохота? Тогда плати долг. Тут же плати, и все!
— У меня нет ни гроша.
— Ни гроша, значит? А школу ты и вчера и сегодня пропустил. Я вот пойду и расскажу, как ты болен.
— Да я ж картошку копал.
— Где же ты ее копал? Тут, с нами в песке?
— Ладно уж… идем.
Пуговка все
Глава вторая
Начинает темнеть. В лесу мы, конечно, ничего не нашли, и я плетусь домой. В кухне меня встречает бабушка и делает мне какие-то знаки. Из комнаты доносится звон посуды. Я снова вспоминаю про мешки.
— Я там был. Никого не застал, только Шепелявую видел.
— Тише! — говорит мне бабушка и прикладывает кривой указательный палец к губам. — Ты почистись сперва. Приехали к нам… — Она проводит по моему лицу мокрой тряпкой, отряхивает курточку. — Снимай чулки — вон уж пятки совсем вылезли.
— Бабушка, это дядя Маттес к нам приехал?
— Нет, нет, не он. Отец твой приехал.
— Так это был он!
Бабушка, уперев руки в бока, смотрит на меня. Из-под платка у нее выбились рыжеватые завиточки волос, они прилипли к влажному лбу.
— Отец твой приехал, говорю я тебе. Ты его никогда не видел еще.
— Видел, бабушка. Он нам сказал, что в спекулянтов не так надо играть. Но он сам не знает, как надо играть в спекулянтов.
Бабушка трет щеткой мои руки. Она ничего не может понять.
— Вот озорники! Разве можно играть в такие игры? — говорит она, качая головой.
— Бабушка!
— Что тебе?
— Бабушка! Правда, солдаты, что возвращаются из плена, бьют маленьких детей? Говорят, с Вилли Цеха две шкуры содрали: один раз, когда его дома пороли, а другой, когда он в кузне мехи качал.
Бабушка затыкает мне рот тряпкой.
— Это кто там болтает? Уж не Тинко ли? — слышится дедушкин скрипучий голос из комнаты. — Иди сюда. К нам тут кое-кто приехал.
— Ты поклонись, когда отцу руку подашь. Понял? — напутствует меня бабушка и быстро проводит деревянной гребенкой по моим волосам.
— А я два раза не буду с ним здороваться, бабушка.
— Ступай в комнату, неслух!
В комнате накурено. Изо рта давешнего солдата, как из трубы, вылетают клубы дыма. Дедушка тоже курит сигарету с длинным картонным мундштуком. Мундштук весь почернел от его жвачки.
— Ну, что надо сказать? — говорит дедушка и, схватив меня за воротник, подтягивает к столу.
— Оставь его, отец, — говорит солдат, но сам хочет притянуть меня к себе.
Я не даюсь. Левой рукой солдат хватает меня, словно клещами. Правую он кладет мне на плечо. Я обеими руками упираюсь ему в грудь. От солдата пахнет соломой и табаком. Он гладит меня по голове. Тут я ему и ляпни:
— Вы мне пробор испортите!
— Скажите пожалуйста, какой франт! — говорит солдат и отпускает меня.
Бабушка стоит в дверях, вытирает слезы и приговаривает:
— Не привык он еще к тебе, Эрнст.
— Чего нюни распустила, кликуша старая! — прикрикивает на нее дедушка.
Я сажусь на диван и обвожу пальцем узоры на плюшевой обивке. Я и не глядя знаю, что солдат все время смотрит на меня. То и дело он сбивает пепел о краешек тарелки. Бабушка пододвигает мне миску с жареной картошкой.
— Не хочу я картошки.
— А молочного супу?
— Не хочу молочного супу.
— Чего же ты хочешь?
— Яйцо хочу.
— Хорошо, сейчас дам тебе яйцо.
— Дай, дай ему яиц, — добавляет дедушка. — Он у нас батрачит как большой — пусть уж и ест что хочет.
Дедушка, видно, забыл про мешки. Дядя-солдат откашливается, насвистывает сквозь зубы, выставив вперед свой острый подбородок. Когда он свистит, получается такой звук, будто ветер травой шелестит. «Свисти, свисти, я на тебя все равно глядеть не стану! Завтра небось уже бить меня будешь». Я слышу, как бабушка разбивает яйца и как они шипят на сковородке. В животе у меня бурчит от голода, и я бы эту картошку в одну секунду проглотил. Не буду ее есть, покуда этот дядька на меня смотрит. Чего он не уходит, ведь поел уже…
Вот и яичница готова. Запах ее слышен даже здесь, в комнате. Бабушка приносит ее прямо на сковородке. А солдат и не думает вставать из-за стола.
— Вовсе я не такие яйца хотел, — говорю я и отодвигаю сковородку.
— Каких же тебе яиц, Тинко?
— Других.
— Вареных?
— Да, вареных.
Солдат ерзает на стуле и так барабанит по столу, что кажется, будто дождь стучит крупными каплями. Такого отца мне не надо. Я хочу, чтоб у меня отец был с круглым, веселым лицом. У бабушки на комоде стоит такая карточка. Вот какого отца мне надо!
Дедушка ворчит:
— Ты что ж малого сразу не спросила, какие яйца он есть будет?
— Да я думала… ведь он любит яичницу…
— «Думала»! Ты все думаешь! — дразнит ее дедушка. — У такого огольца аппетит что козленок: то так подпрыгнет, то эдак!
Бабушка вздыхает и отправляется на кухню греть воду. Дядя-солдат снова закуривает.
— Ну и дымишь же ты! — говорит дедушка. — Небось накладно.
Солдат небрежно махает рукой. А я сижу и выдергиваю нитки из штанов.
— Избаловали вы его тут? — спрашивает солдат и делает движение плечом в мою сторону.