Титан
Шрифт:
– У меня болят икры, – заявила Габи.
– У меня тоже, – жалобно сказала Сирокко. Сейчас, когда она помассировала ногу, боль постепенно стала проходить, но она вернется снова.
– У этого склона чертовски обманчивый вид, – сказал Джин. – Будет, наверное, лучше взбираться на четвереньках. У нас слишком большая нагрузка на бедра и нижнюю часть ног, нам надо распределить ее более равномерно.
– В этом что-то есть. Но при этом положении возрастает нагрузка на руки.
– Вы оба правы, – сказала Сирокко. – Я задала слишком большой темп. Мы будем чаще останавливаться. Джин, ты не достанешь из моего рюкзака сумку с лекарствами?
В сумке были различные средства от насморка и лихорадки, пузырьки с дезинфицирующими средствами, перевязочный материал, средства для местного обезболивания, которые Калвин использовал во время абортов, был даже мешочек с зернами, действующими как стимуляторы. Был здесь и блокнот, в котором Калвин описал приемы неотложно помощи, начиная с кровотечения из носа и кончая ампутацией. Был здесь также круглый кувшин с фиолетовой целебной мазью, которую дал Сирокко мейстерзингер от «болей в дороге». Сирокко закатала штанину и втерла немного мази в больное место, надеясь, что она действует на человека так же, как на титанид.
– Готова? – спросил Джин, укладывая сумку в рюкзак.
– Думаю, что да. Ты пойдешь впереди. Иди медленнее, чем мы шли. Я скажу тебе, если скорость будет для меня слишком большой. Каждые двадцать минут мы будем останавливаться на десять минут отдыха.
– Как скажешь.
Через пятнадцать минут страдал от боли уже Джин. Он сгорбился, стащил с ноги ботинок и растирал голую ступню.
Сирокко была рада вынужденному отдыху. Она достала из кармана мазь, закатала штанину, затем передала мазь Джину. Подложив под себя рюкзак, Сирокко сидела почти вертикально, но ноги ее тянулись вниз по склону. Рядом с ней не шевелясь лежала Габи.
– Пятнадцать минут восхождения, пятнадцать минут отдыха.
– Что бы ты не сказала, леди босс, – вздохнула Габи. – Я отдам за тебя жизнь. Я буду карабкаться, пока мои руки и ноги не откажут мне окончательно. И когда я умру, пусть на моей могиле напишут, что я умерла, как подобает солдату. Толкни меня, когда надо будет идти, – она громко захрапела. Сирокко рассмеялась. Габи подозрительно приоткрыла один глаз, но потом тоже рассмеялась.
– А как насчет надписи «Здесь лежит женщина-астронавт»? – предложила Сирокко.
– Она исполнила свой долг, – добавил Джин.
– Искренне, – фыркнула Габи. – Где в жизни романтика? Скажи кому-нибудь свою эпитафию, и что получишь в ответ? Шуточки.
Следующая судорога схватила Сирокко во время отдыха. На этот раз судорога схватила обе ноги. Ничего смешного в этом не было.
– Эй, Роки, – сказала Габи, нерешительно касаясь ее плеча. – Нет смысла заниматься самоубийством. Давай на этот раз отдохнем час.
– Это смехотворно, – пробурчала Сирокко. – Я едва двигаюсь. У меня просто никуда не годные подметки.
Сирокко подозрительно посмотрела на Габи:
– А почему у тебя нет судорог?
– Я лодырничаю, – простодушно призналась Габи. – Я привязываю веревки к твоим негодным подметкам, и ты выполняешь ослиную работу.
Сирокко вынуждена была улыбнуться, хотя улыбка и вышла слабой.
– Мне просто надо пережить это, – сказала она, – рано или поздно, я войду в норму. Судороги не убьют меня.
– Нет, конечно. Просто мне тяжело смотреть, как ты страдаешь.
– Как насчет того, чтобы десять минут подниматься, двадцать минут лежать? – предложил Джин. – Только пока мы не станем способны на большее.
– Нет. Мы поднимаемся пятнадцать минут, или до тех пор, пока кто-нибудь из нас не сможет идти, что более вероятно. Затем мы столько же отдыхаем, или же до тех пор, пока мы будем в состоянии карабкаться вверх. Мы будем идти восемь часов… – она посмотрела на часы. – Если вести отсчет от теперешнего времени – это будет пять часов. Затем мы сделаем привал.
– Увлекай нас вперед, Роки, – вздохнула Габи. – Это у тебя хорошо получается.
Дела шли отвратительно. У Сирокко продолжали распространяться боли. Габи тоже начала испытывать боль.
Снадобье титанид помогало, но они были вынуждены экономить его. У каждого из них в рюкзаке лежала упакованная сумка с лекарствами, и они уже не обращались за ними к Сирокко. Сирокко надеялась, что в первые пять дней путешествия им не понадобятся лекарства, она хотела теперь, чтобы у них остался хотя бы один кувшинчик с мазью на то время, когда они будут взбираться внутри спицы. В конце концов, это не была невыносимая боль. Когда она хватала ее, Сирокко готова была выть, потом она садилась и пережидала, пока она утихнет.
На исходе седьмого часа у Сирокко появилось чувство легкой досады на собственное упрямство. Она почти что пыталась доказать себе, что Билл был прав, но она стойко шла вперед, стараясь преодолеть невыносимую боль.
Они разбили лагерь на дне оврага, набрали сухих дров для костра, но не стали натягивать тент. Воздух был жаркий и сырой, но костер горел ярко в усиливающейся темноте. Они расселись вокруг огня, разделись до яркого шелкового нижнего белья.
– Вы похожи на павлинов, – сказал Джин, прихлебывая из бурдюка вино.
– Очень усталых павлинов, – вздохнула Сирокко.
– Как далеко мы прошли, как ты думаешь, Роки, – спросила Габи.
– Трудно сказать, километров пятнадцать?
– Да, где-то около этого, – согласно кивнул Джин. Я посчитал шаги вдоль двух хребтов и вычислил среднее расстояние, потом посчитал количество пройденных нами хребтов.
– Два великих ума, – сказала Сирокко. – Сегодня пятнадцать, завтра двадцать. Дней через пять мы будем у крыши.
Сирокко растянулась на земле и наблюдала за перемещением цветовых оттенков на листьях над головой.