Титан
Шрифт:
– Наутилус, камерный моллюск, – сказала Джин.
– Повтори.
– Наутилус. Он строит свой дом в виде спирали. Когда дом становится ему мал, он перебирается выше и запечатывает нижнюю часть. Если разрезать этот домик пополам, видна очень симпатичная картина. Это похоже на дом, который мы видели: меньшие комнаты внизу, большие наверху.
– Но здесь все комнаты одинакового размера, – нахмурившись, сказала Сирокко.
– Разница небольшая, – покачал головой Джин. – Эта комната немного выше, чем та, которая наверху. Где-то есть комнаты поменьше. Эти существа
Вырисовывалась картина, что существа, построившие стеклянный замок, действовали наподобие морских кораллов. Перерастая дома, колония покидала их и строила новые жилища на оставленных. Частично замок поднимался на десять уровней и больше. Прочность дому придавали не прозрачно-тонкие стены, а каркас из прозрачных перекладин, они были толщиной с запястье Сирокко, но твердые и прочные. Если даже в замке разбить все стены, каркас останется.
– Кто бы его ни построил, не он последним здесь находился, – предположила Габи, – кто-то поселился здесь и внес значительные изменения, если только эти существа не являются гораздо что-то более сложные, чем мы о них думаем. Но как бы то ни было, все это в далеком прошлом.
Сирокко старалась не поддаться чувству разочарования, но ничего не вышло. Разочарование постигло ее. Они все еще были далеко от вершины, и похоже, что им придется с трудом преодолевать каждый метр.
– Не надо сердится.
– Что такое? – Сирокко медленно проснулась. Трудно поверить, уже одиннадцать часов, – подумала она.
Но как он узнал? Часы у нее.
– Не надо смотреть на часы, – это было сказано таким же ровным голосом, но у Сирокко рука замерла на полпути. Лицо Джина было оранжевым в отблесках догорающего костра. Он стоял на коленях.
– Почему… что такое, Джин? Что-нибудь случилось?
– Просто не надо сердиться. Я не хотел обидеть ее, но я не мог позволить ей смотреть, ведь так?
– Габи? – Сирокко начала подниматься и увидела у него нож.
В ее возбужденном сознании возникло несколько картин: обнаженный Джин, Габи лежит лицом вниз, голая и без признаков дыхания, у Джина эрекция. На его руках была кровь. Все ее чувства сосредоточились на остром лезвии. Ей казалось, что даже дыхание его пахнет кровью и яростью.
– Не сердись на меня, – сказал он рассудительно. Я не хотел делать это таким образом, но ты заставила меня.
– Все, что я сказала…
– Ты сердишься, – он вздохнул от этой несправедливости и достал второй нож – Габи. – Если ты подумаешь об этом, то должна винить себя. Ты что, думаешь, я сошел с ума? Ты женщина. Это мать научила тебя быть эгоистичной, да?
Сирокко обдумывала, как бы безопасней ответить, но он, очевидно, не ждал ответа. Он отодвинулся от нее и приставил конец ножа ей под подбородок. Сирокко вздрогнула; Джин вдавил кончик в мягкое тело. Он был холоднее, чем его глаза.
– Я не понимаю, зачем ты делаешь это?
Джин заколебался. Второй нож двинулся по направлению к ее животу. Ее взгляд остановил его. Сирокко облизнула пересохшие губы.
– Это справедливый вопрос. Я всегда думал об этом. Что не дано человеку? – Он поискал ее взгляд, чтобы найти в нем понимание, и не найдя его, с обреченным видом сказал:
– А-а-а, зачем? Ты девушка.
– Попробуй, – нож опять двинулся. Она почувствовала его на внутренней части бедра. По лбу у нее тек пот. – Ты не должен делать это таким образом. Отложи ножи в сторону, и я дам тебе все, что хочешь.
– А-а-а! – он закачал ножом из стороны в сторону, как мать, делающая укоряющий жесть пальцем. – Я не глупый мужчина. Знаю я вас, женщин.
– Я клянусь. Таким образом у тебя все равно ничего не получится.
– Получится. Я убил Габи, и ты мне этого не забудешь. Ты знаешь, это несправедливо. Ты все время мучила меня. Мы всегда грубые, а вы всегда говорите нет, – он презрительно усмехался, но это выражение опять быстро сменилось спокойствием. Насмешка нравилась Сирокко больше.
– Я просто лишнее существо. Когда вы оставили меня одного в темноте, я решил, что буду делать то, что мне нравиться. Я заимел друзей на Рее. Вы не собираетесь их сильно любить. С этого времени – я капитан, так как я должен быть на первом месте. Ты будешь делать то, что я тебе скажу. Ну а теперь не делай глупостей.
У Сирокко перехватило дыхание, когда острие ножа распороло ей штаны. Она думала, что знает, для чего он держит нож, и спрашивала себя, что лучше – быть оцепеневшей и мертвой, или изувеченной и живой. Но когда со штанами было покончено, он больше не резал. Она опять сосредоточилась на ноже под подбородком.
Он вошел в нее. Она отвернула голову, и нож последовал за ней. Было дьявольски больно, но это было не важно. Что имело значение, так это судорога, исказившая щеку Габи, ее рука, тянувшаяся в пыли к топорику, ее наполовину прикрытый глаз и свет в нем.
Сирокко подняла на Джина глаза и без труда изобразила страх в голосе:
– Нет! О, пожалуйста, не надо, я не готова, ты убьешь меня!
– Раз я сказал, что ты готова, значит – готова! – он опустил голову и Сирокко рискнула взглянуть на Габи, которая, казалось, все поняла. Ее глаз закрылся.
Все происходило как бы не с ней. Это не ее тело, подвергалось надругательству, только нож под ее подбородком был реальностью, пока он не станет уставать.
Какова будет цена его поражения? – спрашивала себя Сирокко. Правильно. Он не может ослабеть. Надо выбрать момент, когда его внимание будет отвлечено, но она не была уверена, что такой момент появится. Она начала двигаться под ним. Это было самой отвратительное, что она когда-либо делала.
– Теперь мы видим истину, – с мечтательной улыбкой сказал Джин.
– Не говори ничего, Джин.
– Как хочешь. Видишь, насколько лучше, когда ты не борешься?
Казалось ей это, или ее кожа под ножом была уже не так натянута? Он отодвинул нож? Она осторожно проверила свою мысль, стараясь не выдать себя, и убедилась, что так оно и было. Чувства ее были обострены до предела. Малейшее облегчение давления воспринималось как будто с нее снимали огромную тяжесть.
Его глаза были совсем рядом. Закроет он их когда-нибудь?