То был мой театр
Шрифт:
Помню обсуждение в самом конце 1973 года в ЦДЛ (Доме литераторов) двух новых нестандартных постановок классики на московских сценах. Речь шла о "Балалайкине и К°" в "Современнике" и о "Бенефисе" на Таганке. Это было первое в моей жизни обсуждение такого калибра, и записи о нём сохранились достаточно подробные и удобочитаемые. Председательствовал, кажется, Михалков, Михалков-старший, который - и "Дядя Степа", и "Фитиль". Георгия Александровича Товстоногова в тот день я впервые услыхал и увидел вблизи - это запомнилось. Какой-то критик в начале обсуждения говорил о правде классики на трёх уровнях. Закончил хорошо: у Островского нет такой пьесы -"Бенефис", но это Островский!
Интересный
– теперь уже больше ста лет назад: "Правительство занято безнадёжным делом - созданием неинтеллигентной интеллигенции"... Безнадёжным или безнравственным? Как хочется, чтобы когда-то в будущем эта фраза не казалась современной...
Конечно, не все выступления были под стать этому. Критик Ревякин, например, напрочь не принял "Бенефис". Он говорил, что спектакль "воплощает не лучшие и не основные тенденции воспроизведения Островского", что это "эклектическое ревю", сдобренное "трюкачеством и сексом". Тут у меня в блокноте помета вторым (зелёным) цветом: "Выступление шло под смех зала"... К концу 1973 года московская театральная публика уже кое-что смыслила в лучших и нелучших тенденциях воспроизведения классики.
Владимир Высоцкий на репетиции "Преступления и наказания".
Еще помета зеленым в записях с того же обсуждения - не знаю, свои это или чьи-то слова: "Бенефис" - спектакль контрастов, как почти вся Таганка, при этом в высшей степени последовательная...
Какой-то критик кричал: "Десять лет назад это назвали бы кощунством!" Ему возражали А. М. Турков и 3. С. Паперный: "Прошло время одностороннего отношения к классике... А в какой мере мы созвучны классике?.. Он (Любимов) рассыпает вещи, которые ставит, а потом их по-новому собирает"...
Из товстоноговского выступления я дословно записал лишь несколько фраз. Одна из них поразительна но простоте и точности: "Утверждение положительного идеала через негативное - вещь чрезвычайно сложная"...
Спектакль - это тоже, как правило, будни, особенно такой трудный, как "Гамлет". В ролях Гильденстерна и Розенкранца - А.Вилькин и И.Дыховичный.
Разрозненные записи таганских буден с тех пор рассыпаны по всем, за редким исключением, моим рабочим блокнотам. Но что странно: год от года они становятся менее интересными.
Ты ль меняешься, я ль меняюсь...
А из лет
Очертанья, что были нами,
Опечаленно машут вслед...
Опять Андрей Вознесенский
Мой Театр работал в то время над "Мастером и Маргаритой".
В ходе этой работы Любимов почему-то особенно часто вспоминал лучших мхатовских и вахтанговских актёров старой школы: "Они умели двигаться, умели петь, ритмом владели, мизансценой владели"... Как будто его ребята не умели всего этого! Но пришла уже определенной степени зрелость. И требовательность, привередливость стала иной.
Роль Воланда репетировали Смехов и Хмельницкий. Не берусь утверждать точно, кому из них (в блокноте лишь помета -Воланд) адресована ироническая реплика в третьем лице: "И каждое слово-то раскрасит, как маляр..." Реплика Любимова.
Ещё одно обсуждение запомнилось. Непосредственно в театре 22 апреля 1980 года. Дважды знаменателен был этот день - сдачей худсовету "Дома на набережной" и первым, самым первым спектаклем театра в новом здании. Играли "Десять дней..." для строителей. Ещё за час до спектакля актёры и студенты выносили строительный мусор. А в обсуждении "Дома", на редкость коротком, из литераторов первого класса, кроме автора, Юрия Валентиновича Трифонова, участвовал ещё и Борис Андреевич Можаев - автор "Кузькина".
В роли Кузькина всегда Валерий Золотухин.
Кузькин и К°
На стенах кабинета Любимова, в отличие от кабинета Н.Л.Дупака, глаголинского гальюна или коридора моей квартиры, театральных афиш не было. За одним-единственным исключением. Светло-серая рисованая афиша: "Борис Можаев. "Живой". Кажется, в журнальном варианте повесть, по которой был сделан этот спектакль, называлась иначе: "Из жизни Федора Кузькина". Первая публикация - в "Новом мире" времён А.Т.Твардовского, но почему-то тогда она прошла мимо меня, и о Кузькине впервые я услышал в конце 1973 года, когда стал понемногу приживаться в театре, когда побывал впервые в кабинете у Юрия Петровича и увидел эту афишу. Многие актёры (Кузнецова, Смехов, Валерий Погорельцев) говорили о "Живом" как об абсолютно лучшем таганском спектакле.
К тому времени "Живой" уже был поставлен и, как говорил Юрий Петрович, "законсервирован". Увидел я его полтора года спустя.
Первое обращение моего Театра к "деревенской прозе" привело к появлению спектакля редкостной силы и честности. На публике, "за деньги" этот спектакль не шёл ни разу. Говорили, что министр культуры Е.А.Фурцева лично запретила "Живого", но Юрий Петрович надеялся, что времена изменятся к лучшему...
Когда не стало Фурцевой, спектакль возобновили. Работали на пределе и в считанные недели восстановили его. Показали преемнику "Екатерины III" - новому министру культуры П.Н.Демичеву - по образованию, как и она, химику. Дело было весной 1975 года. Результат... О нём чуть позже. Прежде - о спектакле, который мне довелось целиком увидеть лишь один-единственный раз, да ещё куски в репетициях, когда спектакль восстанавливали.