«Тобаго» меняет курс. Три дня в Криспорте. «24-25» не возвращается
Шрифт:
«Судно больше не принадлежит мне. Уплатить долги Американо-Сантарингской торговой компании не могу. Квиесис».
Текст телеграммы вполне невинный, даже слишком невинный. И как трогательно это звучит! Квиесис думает не о себе, он переживает за тех, кому задолжал… Одно из двух — или до неузнаваемости переменился за одни сутки, или… Ведь неспроста Квиесис не пошел к радисту сам, а послал Алису. Сообразил, что «влюбленный дельфин» ни в чем ей не откажет. А она? Она это знает еще лучше! Наверно, Алиса знает и о том, какая махинация кроется за этой невинной телеграммой.
«Так мне и надо, — ругал себя Дрезинь. — С самого начала было ясно, чего от нее можно ждать. Просто у Алисы добрая душа, вот и все. Ей было бы больно смотреть, как меня высаживают на остров Хуана. Теперь жертвой судьбы оказался ее отец. И она сделает все, чтобы помочь ему сохранить за собой судно. В конце концов, это вполне естественно… Но почему не бороться в открытую, почему она орудует за спиной?»
Дрезиня обуяла ярость. Он вбежал в коридор спардека. Чуть не проскочил мимо каюты Алисы. Рванул ручку. И время в тот же миг устремилось вспять. Словно стрелка часов, которую крутят в обратную сторону. Стрелка замерла, время остановилось в прошлом. Дрезинь видел, как он вбежал сюда, как жадно глотал воду из графина, услышал недоуменный вопрос Алисы: «Что вам надо в моей каюте?» Он провел ладонью по лбу. Нет, нет, никаких воспоминаний! Ничего личного!
Дрезинь даже не постучался. Распахнул настежь дверь и вошел. Каюта пуста. Он неподвижно стоял, не в силах оторвать взгляд от находившихся тут предметов. Они все хорошо знакомы ему. Они все были его верными друзьями. Что бы ни произошло, как бы ни повернулись отношения между ним и Алисой, но часы, проведенные в этой каюте, он не может вычеркнуть из жизни. Не может да и не желает.
Валлия заметила отворенную дверь и невольно остановилась. Дрезинь не видел ее. Он стоял к двери спиной. Скупой свет, лившийся из темнеющего иллюминатора, резкими линиями обозначал его фигуру.
— Она у отца, — против обыкновения негромко проговорила Валлия.
Казалось, Дрезинь не расслышал. Немного погодя он вышел. Просто повернулся и вышел из каюты. Дверь осталась приоткрытой. Она слегка колебалась в такт качке судна, словно зазывая его обратно.
Горизонт укрыла темная гряда туч. Край океана чернел все гуще, но по небу еще пробегали золотистые сполохи. Будто его поджигали невидимые прожекторы.
Вокруг судна вода тоже пылала. Казалось, «Тобаго» плыл по горящей нефти.
Смутная тревога привела Дрезиня на ют. Он стоял, держась одной рукой за поручень, другой комкая радиограмму. Пустячная бумажонка таила в себе серьезную опасность. В чем состояла эта опасность, Дрезинь не знал. Он знал только одно — в Сантаринг идти нельзя. Сантаринг — ловушка. Дрезинь упрекал себя за то, что не выступил на собрании. Теперь у Дрезиня появилась надежда, что телеграмма Квиесиса поможет команде взглянуть на дело по-иному.
Солнце закатилось. На топе мачты и над бортами вспыхнули ходовые огни. Тьма сгустилась как-то сразу. Дрезинь на ощупь прошел в кубрик.
В предыдущую ночь было не до сна. День тоже прошел в тревогах. Можно было полагать, что хоть сейчас в кубрике тишина и покой. Но матросам не спалось. Да и кто мог сейчас заснуть, когда в жизни происходили такие перемены, когда вся она переворачивалась наизнанку! Они просто боялись проспать что-нибудь важное. Цепуритис хотел налить себе кружку кофе. Большой кофейник оказался пустым.
— Сбегай к Валлии, Зигис. Пусть еще сварит. На трапе юнга остановился.
— Может, ты лучше сам, товарищ Цепуритис? Мне Валлия сказала, чтобы я больше на глаза не показывался. Говорит, она тоже человек и после девяти на других ишачить не собирается.
— Ну, мы это еще поглядим! — Галениек выхватил кофейник из рук Зигиса. — Кончились времена, когда можно было корчить из себя важную фрейлину. Теперь мы здесь господа!
— Постой, Галениек, не петушись! — прикрикнул на него Курт. — Дай девушке выспаться, ей весь день нет ни минуты покоя. Лучше растолкай кока.
— А что кок — не человек, по-твоему, да? — Галениек тяжело уселся. — Черт бы вас всех побрал!
Антон слез с койки.
— Я схожу на камбуз, сварю. Ты не знаешь, где у них кофе?
— Сиди, куда тебя несет? — Галениек загородил ему дорогу ногой. — Ты что, дурында, не соображаешь, что другие времена настали? Чем ты хуже остальных?
Август тоже несколько минут наблюдал поверх страниц за товарищами. Теперь он отложил книгу и подпер голову руками:
— Ей-богу, другой раз жизнь интереснее всякого романа. Еще вчера я тут был распоследним негром. А сегодня… — он соскочил с койки и ткнул пальцем боцмана в грудь, — а сегодня за кофе пойдешь ты! Вот так!
— Видал? Нашли лакея! — запротестовал Зальгабалс. — Теперь я тоже вроде как большевик.
Зигис разинул рот.
— Правда? Так, выходит, и я тоже… И Галениек, и Антон, и Курт…
— Ты помалкивай! — цыкнул на него Галениек. — Как это — немец и вдруг большевик!
— Всем вам до большевика — как отсюда до Риги, — покачал головой Цепуритис.
— Эх, хоть бы домой поскорее! — вздохнул Август. — Дьявольски охота поглядеть, как там сейчас. Расскажи, Цепуритис, ты ведь был в Ленинграде…
— Был, а что толку? Наш капитан никого на берег не пускал, боялся, что не вернемся.
— Ну, а грузчики-то приходили на палубу. Что они за народ? — спросил Зигис.
— Народ, — ухмыльнулся боцман. — Гляди на меня: человек он всегда и есть человек, только власти над ним меняются.
— Нет, там, брат, и люди тоже другими стали, — серьезно заметил Цепуритис. — Они изменили жизнь, а потом жизнь изменила их. Помню, читал я где-то про танкер «Дербент». Новый, а машины отрегулированы плохо, тащился, как старая баржа… Так они там сами взялись, дизели разобрали, пришлифовали подшипники, вкалывали целыми сутками. Вот какие они — советские люди!