«Тобаго» меняет курс. Три дня в Криспорте. «24-25» не возвращается
Шрифт:
— Вы меня звали, господин капитан? На пороге стоял радист.
— Это что еще за шутки? В первом же порту соберете свои манатки! И я позабочусь, чтобы вас не взяли ни на одно другое судно, ясно? — При всей строгости этих слов голос Вилсона звучал спокойно, почти утомленно. — То радио испорчено, то снова заработало. С новостями первым делом в кубрик! Что здесь, в конце концов, — судно или ярмарка? А капитану и полсловом не обмолвились. Рассказывайте все, как было!
— Простите, господин капитан… Но господин Квиесис…
Запинаясь, Артур сообщил о передаче из Риги, о своем обещании молчать. Теперь он полностью осознал свою вину. Теперь у капитана есть все основания для того, чтобы выкинуть Артура за борт. Но Вилсон ничего подобного не предпринимал. Он молчал. Это молчание казалось Артуру нестерпимо тягостным. Он повернулся и шмыгнул из штурманской рубки.
Капитан не заметил, как остался один. Значит, Квиесис ему все-таки не доверяет. После стольких лет! Быть может, Квиесис прав, может, он умнее, дальновиднее… Да, Квиесис знал, что за внешним равенством скрываются обычные отношения между господином и слугой. С той лишь небольшой разницей, что слуга дипломатично именовался господином капитаном. Но почему же и команда не доверяет ему, почему никто не пришел к своему капитану? Неужели он сидит между двух стульев и совершенно одинок на этом судне? Седой человек. Старый человек, у которого большая часть жизни уже позади, сейчас снова оказался на распутье. Он должен решить не только свою судьбу, но и судьбы многих людей. Спасти для Квиесиса судно и для себя капитанское жалованье означало потерять родину… Нельзя полагаться только на себя, надо выслушать других…
Наконец наступила настоящая жизнь. Наконец Алиса решала сама — за себя и за других тоже. Наконец и в ее жизнь вошло нечто великое, возвышенное. Она чувствовала себя свободной, совсем свободной. И как странно, что чуждое доселе понятие «Жизнь — наша! Судно — наше!» вселило в нее ощущение свободы.
— Судно наше!
Этот клич звучал в ушах Алисы, когда она подымалась за Цепуритисом на палубу. «Наше!» Ее и Павила, всех этих чудесных людей, от которых до сих пор ее отделяла невидимая стена… На палубе было темно. Через борт хлестала волна. Раньше ей было бы страшно. Теперь это доставляло радость. Хотелось стать наперекор стихии. Ведь она шла на помощь любимому человеку. В руке Алисы зажат ключ. Ключ от шкиперской, где заперт Павил. Ключ, который откроет дверь в другой, новый мир. И по этому миру она будет шагать рядом с Павилом!
За ней шли Галениек, Зигис, все, кого раньше Алиса знала лишь как матросов на ее пароходе, а теперь считала своими друзьями. Ветер распахнул тонкий жакетик, трепал волосы, швырял в лицо брызгами. Пусть! Только бы скорее, скорее!
На двери висел большой замок.
— Дайте ключ мне! — крикнул Цепуритис.
— Я сама!
Замок упал. Волна смыла его за борт. Дверь распахнулась. В темном четырехугольнике появился силуэт человека.
— Павил!
— Алиса! Ты!
Они обнялись — двое, которых свел вместе трудный час.
Павил через плечо Алисы увидел сгрудившихся моряков. Значит, не Алису надо благодарить за освобождение, а Цепуритиса и этих ребят? Но что общего у дочери судовладельца с командой?
— В чем дело, Цепуритис?
— Мы победили! В Латвии — рабочая власть! Судно наше!
Лишь теперь до сознания Дрезиня начали доходить слова Цепуритиса. Его освободила Советская власть. Власть трудового народа, за которую он боролся в Латвии, в Испании, во Франции. Павил глубоко вздохнул, словно желал убедиться, что мечта его жизни сбылась наяву, а не во сне. Он высоко поднял голову. Где-то над палубой, как фонари над укрепленным фортом, светились окна штурманской рубки. Борьба не кончена, ее придется продолжать здесь, на судне.
— Ребята, пошли к капитану!
Капитан Вилсон принял решение. Он медленно спускался навстречу команде. Кое-кто из матросов в нерешительности повернули было обратно, другие отвели взгляды.
— Ну, говорите! — крикнул Вилсон. — Что здесь происходит?
Ему ответило несколько голосов наперебой.
— Черт подери, будет наконец порядок? Скоро все начнут совать нос, куда надо и куда не надо! В мое время на кораблях Балтийского флота выбирали комиссаров.
— Это измена родине! — простонал Свадруп.
— Можете пожаловаться господину Квиесису, — усмехнулся капитан.
— Дрезиня! Дрезиня комиссаром!
Вилсон оглядел Павила с головы до пят и наморщил лоб.
— Разве так должен выглядеть комиссар на приличном судне? В моей каюте найдете бритву.
Вилсон остался один. Да, решение принято правильное. И все же на губах у капитана промелькнула грустная улыбка, когда он сквозь рев шторма услыхал внизу голос Дрезиня:
— Наши братья в Латвии завоевали свободу. Это судно тоже часть нашей родины. Оно больше не принадлежит и никогда не будет принадлежать Квиесису. Однако захватить власть — это еще полдела. Ее необходимо удержать! Впереди еще много трудностей, но я убежден, что мы их преодолеем.
— Справа по борту — маяк, — доложил вахтенный. — Остров Хуана, господин капитан.
— Не господин, а товарищ капитан, — спокойно поправил Вилсон. — К черту этот проклятый остров! Штурман Нордэкис, что вы там копаетесь, где карта? «Тобаго» меняет курс!
Шторм стих неожиданно, и лишь тяжелая зыбь напоминала о ночном неистовстве океана.
«Тобаго», гордость торгового флота Латвии, продолжал резать форштевнем просторы Атлантики. На его борту к берегам Америки плыли восемь тысяч тонн консервов, спичек и первосортных яиц, двадцать восемь человек экипажа, три пассажира и один беглец, волею команды ставший комиссаром корабля.
«…Шестьдесят миль. Сила ветра: 1 балл; волнение: 5 баллов; видимость: отличная. Особые происшествия: в связи с установлением в Латвии власти трудящихся управление судном взяла на себя команда. Капитаном оставлен Оскар Вилсон, комиссаром выбрали Павила Дрезиня, о чем в судовых документах сделана соответствующая запись. Вахту сдал в 8.00. Первый штурман Нордэкис».
Нордэкис, как всегда, аккуратно навинтил колпачок авторучки, дождался Карклиня и вышел из рубки. В глаза хлестнул залитый утренним солнцем океан. Широкая грудь его вздымалась, как после марафонского бега. Проходя мимо бывшей каюты Парупа, Нордэкис заглянул в иллюминатор.
Комиссар судна спал. По лицу его перебегали зыбкие блики. Солнечные зайчики то гладили подбородок Дрезиня, то блуждали по небритым скулам. Но вот лучик скользнул по векам спящего.
Дрезинь проснулся. Он увидел бритвенный прибор. Кисточка в засохшей мыльной пене, рядом лежит чистая бритва. Дрезинь усмехнулся. Хорошо, что ночью он не рискнул воспользоваться этим старомодным орудием капитана Вилсона. В такую качку ничего не стоило перерезать себе горло. Подходящий момент для самоубийства, что и говорить!.. Такая мысль могла еще прийти в голову, когда он сдыхал в туннеле без хлеба, без воды, без надежды. Или в шкиперской — когда он догадался, что его ждет расправа на острове Хуана. Ведь сегодня он был бы уже в лапах фашистов!.. Если бы команда не узнала об установлении Советской власти на родине и если бы судьба не столкнула его с Алисой!.. Коммунист, боец интернациональной бригады, комиссар корабля и… дочка богача.