Точка Лагранжа
Шрифт:
За люком оказалось нечто вроде гофрированной мягкой трубы, стенки которой медленно колыхались и подавались при попытке опереться на них рукой — видимо, они были надувными, наподобие шлюзовой камеры космического корабля «Восход-2», из которого совершил свой первый выход в открытый космос Алексей Леонов. Дима слегка поёжился, поняв, что за мягкими стенками трубы — уже открытый космос. И к этому ощущению тоже придётся привыкать…
Вдоль переходного рукава — так правильно называлась труба— был протянут толстый шнур, за которому Диме было предложено зацепиться карабином, прицепленным к поясу «Скворца» метровым отрезком стропы. «Вообще-то шнур должен двигаться… — пояснил встречающий. — Цепляешься к проушине, и тебя тянет в шлюзовой отсек станции. Там карабин отсекается, и всё,
Что ж, самому так самому — в конце концов, не пристало покорителю ближнего и дальнего Космоса бояться таких пустяковых трудностей! Тем более, что трудностей-то никаких и не было — путешествие по трубе заняло не больше минуты, по истечение которой он оказался в большом цилиндрическом помещении, где уже плавали в невесомости пассажиры «орбитального автобуса», добравшиеся сюда до него. Пришлось подождать ещё минут пять, пока шлюзовой люк не захлопнулся за спиной девушки-кулинара и встречающего. Снова замигали красные и зелёные лампочки, после чего Дима услышал лёгкое, всё усиливающееся шипение, и стрелка манометра, встроенного в переборку, поползла вправо — шлюзовая камера заполнялась воздухом.
Ну, вот он и на орбите!
Миновало не меньше пяти суток, наполненных досадными недоразумениями, неловкостями и обидными ошибками, прежде чем Дима смог с чистой совестью сказать: «да, в невесомости я обвыкся — хотя бы в первом приближении». Он больше не забывал пристёгивать спальный мешок к койке и не обнаруживал себя посреди ночи парящим под потолком каюты — причём в самой унизительной позе, вниз головой. Утренние гигиенические процедуры стали не столь мучительными, как в первые дни, а о посещении уборной он теперь мог думать без дрожи, откладывая этот необходимый физиологический процесс, пока хватало терпежу. А ещё он научился принимать пищу, и больше не приходилось гоняться за упущенным гибким контейнером с борщом или солянкой по кают-компании под комментарии остальных — не всегда, надо сказать, доброжелательные, потому как, кому понравится, когда над головой со время еды болтается инженер Ветров, так и норовя заехать кому-нибудь из сотрапезников ногой, скажем, в ухо?
Еда, кстати, Диму удивила. Он-то полагал, что питаться придётся так, как он неоднократно видел в документальных фильмах про нелёгкую работу космонавтов — из тюбиков. Но красавица-кулинар Нина (Дима узнал её имя на второй день, когда был отправлен помогать по камбузу) не зря занимала своё место на станции — пища была свежеприготовленной, хотя и из весьма подозрительных на вид ингредиентов, среди которых была масса каких-то почти твёрдых, полужидких и вязких ингредиентов, зато напрочь отсутствовали рассыпные продукты, вроде вермишели, муки и круп. В меню попадались даже такие неожиданные на орбите блюда, как блинчики с разнообразной начинкой — правда, пекли из готового теста, поставлявшегося с Земли в виде килограммовых замороженных брикетов. Эти брикеты приходилось потом оттаивать в хитроумном устройстве под названием «микроволновая печь», а начинку, говяжий фарш, рыбная паста и малиновый джем,выдавливали из мягких пластиковых бутылок с широкими горлышками, и Дима изрядно намучился, заворачивая эти тягучие, липкие субстанции в свежеприготовленные, с пылу, с жару, блины.
Хватало так же овощей и фруктов — по большей части свежих, только что доставленных с очередным грузовым контейнером. Но с ними требовалось обращаться аккуратно, особенно с помидорами, в чём Дима убедился на собственном горьком опыте — когда он чересчур сильно сжал сочный овощ, и пришлось потом уворачиваться от его содержимого, разлетевшегося по всему камбузу.
Чай и кофе заваривали в толстостенных чашках из небьющегося закалённого стекла с плотно притёртой крышкой, и из этих же чашек потом пили — хотя, большинство обитателей станции предпочитали соки, которых тут было великое множество, в пластиковых полупрозрачных тубах со специальными «сосками». И особенно удивила его автоматическая посудомойка — немаленькое устройство, где очистка посуды производилась не водой, а струёй сжатого воздуха под давлением, в герметичном боксе, куда эту посуду следовало предварительно загрузить и расположить в зажимах…
На всё это, включая обязательные занятия по освоению оборудования — сварочных аппаратов нескольких типов и скафандра «Кондор-ОМ\С» — новейшая модификация хорошо знакомого Диме «Кондора-ОМ», предназначенного для орбитального монтажа, только специально приспособленного для сварочных работ в вакууме, на что и указывала буква «С». На шестой день руководитель группы будущих вакуум-сварщиков, инженер Павел Васильевич Папанцев принял у них зачёт (будущие вакуум-сварщики немедленно окрестили его «Папандопуло» чему, надо сказать, способствовал облик инженера, действительно напоминавший персонажа из «Свадьбы в Малиновке»)— причём гонял немилосердно и по теории сварочного дела, и по матчасти. Ну а назавтра… назавтра, на седьмой день пребывания Димы Ветрова на орбите состоялось то, чего он ждал с замиранием сердца — выход в космос.
На первый раз Папандопуло вывел своих подопечных, числом пять человек (все, как и Дима, будущие космические инженеры, осваивающие смежную рабочую специальность) за пределы панциря станции с пустыми руками — без инструментов, газовых горелок и ракетных поясов, предназначенных для полётов на короткие расстояния, непосредственно возле рабочей площадки. Разумеется, они были пристёгнуты фалами (Папандопуло, перед тем, как отдраить люк, тщательно проверил карабины) и, разумеется, сразу же этими фалами перепутались. Пришлось, обливаясь потом и бормоча под нос нехорошие слова, высвобождаться из объятий однокашников. Зато потом…
Дима уже имел случай полюбоваться Землёй их космоса. В первый раз он увидел её в иллюминаторе «орбитального автобуса» — правда, совсем недолго, пока «крабы» не подхватили контейнер своими клешнями и не поволокли к причальной ферме, а Земля при этом оказалась заслоненной строящейся секцией станции. Кроме того, в одном из уже готовых отсеков жилого «бублика» для этой цели имелся зал — обитатели станции называли его «обзорной площадкой», одна из стен которого представляла из себя большое, в полтора человеческих роста, окно, распахнутое в космос. Толстое кварцевое стекло, как говорили, с повышенным содержанием свинца для защиты от радиации, массивные переплёты — «окно» повторяло изгиб внешней стенки станции. К сожалению, расположение этой секции было таково, что в сторону Земли оно смотрело лишь по несколько часов в течение суток, и Дима старался, чтобы именно в это время освободить минутку-другую, чтобы полюбоваться зрелищем родной планеты. Отсюда она выглядела гораздо меньше, чем на снимках, сделанных космонавтами со станций «Салют» и «Скайлэб» — такой, подумалось ему, Земля предстала перед участниками лунных миссий в иллюминаторах их "Аполлонов" и "Селен".
Но это не шло в сравнение с тем, что Дима увидел сейчас. Земля, громадная, выпуклая, нависла у них над головами, и оставалось только пожалеть, что примерно треть земного диска закрывал от него причал с зашвартованными грузовыми контейнерами.
Подготовка к первому выходу в пространство оказалась довольно-таки нудной. Дважды повторенный инструктаж, совмещённый с двухчасовым сидением в барокамере, где они дышали чистым кислородом, чтобы вымыть из крови азот — оказывается, кессонная болезнь угрожает не только водолазам, но и космонаввтам... Потом облачение в «Кондоры» с взаимной проверкой всех систем, и особенно тщательно — креплений страховочных фалов. Ещё один инструктаж, и вот они уже висят в шлюзовой камере, и круглая плита люка медленно распахивается наружу, в бархатную, усыпанную алмазными точками звёзд пустоту.
В наушниках зашипело, сквозь помехи (тут они были не в пример сильнее, нежели в «переходном рукаве») прорвалась команда Папандопуло.
— Так, стажёры, всем проверить пристяжные фалы!
Стажёрами их стали называть с первого дня появления на станции. Дима послушно ощупал сначала карабин на поясе, потом второй, которым кончик фала крепился к тросу, протянутому вдоль трапа, и наконец, сам фал, собранный в бухту. Длины в нём было всего ничего, около тридцати метров — для первого раза больше им не полагалось.