Точка разрыва
Шрифт:
Струи воды барабанили по коже, смывая беспокойство и тревогу. Но не в полной мере. Вода не могла проникнуть под кожу. Пайпер Блэкмор привыкла к странным ощущениям – они были ее давними приятелями. Можно даже сказать, сокровенными. Она не могла припомнить момента в своей жизни, когда бы она ни чувствовала того, что другим было недоступно.
Но сейчас ее беспокоило совсем другое.
Пайпер подставила голову под брызги воды, наслаждаясь теплой пульсацией.
Другое?
Когда сердечный ритм выровнялся, дыхание успокоилось, она смогла оценить ситуацию с более выгодной позиции. Научно,
Пайпер подпустила эту теплую мысль ближе.
Дин Трумэн. Они были явные противоположности. Он – ученый, она…
А что такое она?
Чрезвычайно восприимчивая? Интуитивная? Способная распознавать и доверять вещам, которые невозможно ни вычислить, ни определить. И все же они наслаждались своими отношениями. Ее тянуло к нему, несмотря на тринадцатилетнюю разницу в возрасте.
Пайпер выключила душ и вытерлась большим пушистым полотенцем. Она яростно потрепала свои короткие черные волосы и потрясла головой. О сне не могло быть и речи.
Прошлепав по деревянному полу к шкафу, Пайпер облачилась в джинсы, белую блузку и рыжевато-белый жакет Весткрофтского колледжа.
В кухне она занялась приготовлением яйца-пашот и тоста, поставила в чайнике воду для кофе. Пайпер жила в этом старом фермерском доме всю жизнь. Здесь она родилась, здесь умерла ее мать. Дом хранил тревожные воспоминания.
Кто-то прошел по твоей могиле.
Когда чайник свистнул, она вскочила.
Беспокойство, охватившее ее во сне, все еще владело мыслями. Пайпер откинула волосы с лица и отхлебнула растворимый кофе из кружки с эмблемой Микки-Мауса.
– Ты просто разваливаешься на части, – укоряла она себя, – как боязливая старуха.
Комната ответила молчанием.
Гром.
Пайпер точно помнила этот звук. Раскаты грома. Только это не мог быть гром. Не в октябре. Не сегодня, когда температура приближалась к точке замерзания.
Удар.
Сначала ей показалось, что она наступила на электрический провод. Сковывающий, неожиданный удар. Руки покрылись гусиной кожей.
Что-то происходило.
Ей нужно было идти.
Куда?
Она точно не знала, но была уверена, что разберется на месте.
Дин Трумэн резко дернул.
Ничего.
Он дернул сильнее, вкладывая импульс спины, как говорил его отец. Но доска осталась неприступной, неподвижной. Прибитая более двадцати лет назад, она одержала над ним победу, перекрывая вход в маленький подвал. Другой возможности попасть в него не было.
Значит, не отсюда. Нет, не отсюда.
Руки саднили. От досок остались глубокие следы на коже. Дин потер ладонью о ладонь, потом задвинул шкаф на место, снова скрыв заблокированный вход от глаз. Потом пошел на кухню и подставил руки под теплую струю воды. Кожа медленно вернулась к нормальному состоянию.
«Господи, какая отвратительная мысль. Когда, черт подери, она появилась?»
«После сегодняшнего вечера, – услужливо подсказала ему память, – забитая насмерть женщина, отрезанная рука… Больше чем достаточно, чтобы нервы расшалились, однако не это его беспокоило. Мысли с бешеной скоростью вертелись вокруг другого.
Как клеится, Джимми Дин?
Дин по очереди открыл три шкафчика, пытаясь найти то, что ему потребовалось. Бутылку канадского лимонного виски, подаренную на прошлое Рождество. Он не был предрасположен к выпивке, поэтому бутылка оставалась нераспечатанной. Дин вскрыл бутылку, налил виски на два пальца в стакан для сока, разбавил в два с лишним раза диетической кокой, потом выпил эту смесь одним глотком.
Организм среагировал молниеносно. Сначала алкоголь ударил в голову, потом быстро помчался к конечностям.
Надпись на классной доске завтра уйдет в прошлое. Он позаботился об этом, позвонив и оставив сообщение для службы уборки. Приобретя новый статус почетного гражданина города, Дин мог получить очень многое, если бы захотел. Но он никогда не пользовался этими привилегиями. До сегодняшнего дня.
Хулиганы, как объяснил он. Те же самые хулиганы, которые ранее разбили его окно кирпичом.
Только сам он больше не верил в правдивость этого.
Не было похоже на случайный акт. Слишком направленный. Слишком точный. Удар в самое сердце, быстрый, как скальпель хирурга. Эта фраза – давнишняя насмешка. Кто мог знать? Лишь небольшая горстка людей. Горстка – их можно было пересчитать по пальцам. Или… мертвец.
Дин схватил бутылку за горлышко и перенес на обеденный стол. Он налил себе еще выпить, только добавил меньше содовой.
ДЖУДИ.
Это случилось… Сколько? Двадцать, двадцать один год назад? Неужели уже столько времени прошло? Иногда ему казалось, что гораздо больше, иногда он почти ждал, что она выйдет из спальни в этих огромных, смешных шлепанцах с ушами, в длинном ярко-красном хлопковом халате с пушистым белым воротником.
– Ты в нем выглядишь, как десятилетняя девочка, – подшутил бы он над ней.
– Я и есть десятилетняя девочка, – ответила бы она. – По крайней мере, хотела бы быть.
Хотела бы быть.
Если не считать Нобелевской премии, женитьба на Джуди являлась кульминационным моментом его жизни. Сколько Дин себя помнил, он всегда любил ее. Сначала детской щенячьей любовью, потом с вожделением подростка, которое в конце развилось в зрелое чувство, продолжавшееся годами, и даже за пределами их жизни.
Но та Джуди, на которой женился Дин, уже не была девушкой, по которой он вздыхал. Она изменилась, стала другой. «Униженная богиня», – как провозгласила сама Джуди.
Как клеится, Джимми Дин?
Они никогда не говорили об изнасиловании или вообще о той ночи, но каким-то образом это отразилось в том, что произошло позже. Несмотря на его любовь к ней, Джуди всегда витала в облаках, вызывающие и мечтательные глаза смотрели вдаль, как будто их взгляд был обращен в прошлое время.
До изнасилования.