Точка зрения (Юмористические рассказы писателей Туркменистана) (сборник)
Шрифт:
Жена удивилась:
— Но, по-моему, у Овеза сын зимой родился…
— Зимой или летом — какая разница? Было бы желание справить той, а повод найдется. Ну, собирайся. Берн и сына. Не пойти нельзя — Овез обидится. Собирайся, собирайся! Если зовет в гости, не отказывайся, а куда не звали, не показывайся!
— Да нет… Не могу я… Мы с Тойли завтра сходим поздравим именинника, а ты забирай гостя, и идите вдвоем.
Эсенов в душе обрадовался такому решению жены. Сказал деланно равнодушно:
— Ну, если не
Курбанову идти не хотелось, но хозяин не отставал, упрашивал упорно и горячо:
— Пойдем! Овез неплохой человек! Ну, посуди сам: как я могу оставить тебя, моего гостя, одного? А не идти невозможно. Обещал. Человека обижу…
Недаром говорят: гость — раб хозяина. Скрипя сердце Курбанов согласился пойти на день рождения сына неизвестного ему Овеза.
В беседке, увитой виноградником, стоял на расстеленном ярком паласе уже знакомый Эсенову круглый стол. Он был уставлен бутылками с разноцветными винами — янтарными, красными, зеленоватыми.
Курбанов огляделся. Хозяин, склонив голову набок, куском фанеры раздувал угли для шашлыка, жена его сидела на пороге дома в глубине двора. Рот ее был закрыт яшма-ком, она смешивала кислое молоко с водой, делала сузмечал. «Э, да мы раньше других пришли, гостей что-то не видно!» — подумал Курбанов.
Овез, заметив пришедших, легко поднялся, отбросил фанеру и устремился к гостям.
— Добро пожаловать, дорогие гости! Проходите прямо к столу! Я только руки помою…
Он не договорил. Во двор вошел Караджа, брат его жены. «Вот уж некстати! Нелегкая его принесла!» — неприязненно подумал Овез. Сколько раз у него с шурином бывали стычки. Шурин простак, тридцать лет проработал заведующим магазином, а до сих пор гол как сокол. Строит из себя святого и ему, Овезу, пытается указывать. А как-то раз прямо сказал:
— Жаль, что мы связаны родством, а то бы в жизни я не переступил твоего порога, Овез!
Сейчас Караджа стоял у калитки, раздумывая, что ему делать. «Опять кого-то заманил в свои сети паук, — нелестно думал он о своем родственнике. — Лучше уйти, чтобы глаза не видели всего этого! Ишь, стол какой накрыл!»
Овез смотрел на незваного гостя и тоже не знал, что делать: приглашать или не приглашать? Взглянул вопросительно на Эсенова. Тот кивнул: мол, пусть зайдет. Но Овез все еще медлил. Если бы в это время во двор не выбежал семилетний сын Овеза Керим и с криком: «Дядя пришел!» — не бросился бы к Карадже, так, наверное, и ушел бы родственник, не отведав угощения, восвояси. Но мальчик стал тянуть дядю к столу. Курбанов с удивлением наблюдал эту сцену.
Караджа погладил ребенка по голове.
— Здравствуй, племянник! Эге, да я вижу, ты стал совсем взрослым! Угадай, какой я тебе гостинец принес!
С нетерпением ожидая, когда дядя развяжет свой хурджун, мальчик принялся угадывать:
— Виноград?
— Нет, малыш, не виноград! Наш виноград еще не поспел. Я дыньки тебе принес, сорокадневки!
— Сорокадневки? — Мальчик так и повис на шее дяди. — Ох как здорово!
Караджа вложил в руки племянника по маленькой ароматной дыньке. Керим помчался к матери:
— Мама, смотри какие, желтые-прежелтые! А как пахнут! Ты только понюхай!
Овез наконец сказал шурину:
— Проходи, проходи! У тебя такой вид, словно ты с неба свалился!
Караджа нахмурил густые брови.
— Но ты, кажется, не торопишься приглашать меня к столу?
— Ну что за церемонии! Ты же свой человек. Проходи, садись!
Однако Караджа не унимался:
— Не юли, Овез, я тебя насквозь вижу!
Не вмешайся Эсенов, не вставь слово, между родственниками вспыхнула бы ссора. Эсенов взял Караджу за руку:
— Говорят, хороший человек приходит прямо к обеду! Проходите, Караджа-ага, проходите! Как поживаете?
— Слава богу, дышим пока! — вежливо ответил Караджа и положил свой хурджун под дерево.
Жена Овеза постелила чуть в сторонке от стола кошму. Караджа опустился на эту кошму, к столу не сел.
— Я вина не употребляю, — объяснил он Курбанову, — вы без меня начинайте, я чайку попью и пойду.
Тут калитка открылась и во двор вошли еще двое — соседи Овеза. Один высокий, с большим животом, другой напротив, маленький и худощавый. Кладовщик кинулся к ним и проводил к столу.
Налили рюмки. Овез обратился к шурину:
— Может, перед чаем выпьешь сто грамм?
Караджа не деликатничал с хозяином, не подбирал выражений:
— Ну чего ты пристаешь? Когда это ты видел, чтобы я пил водку? Тридцать лет я ею торгую, а какая она на вкус, понятия не имею. Пей сам, если она тебе нравится. Выпей и мою долю!
Курбанову пришлась по душе простота Караджи, он тихонько засмеялся.
— Ну, тогда не будем Карадже-ага мешать пить чай, — сказал Эсенов и разлил в другие рюмки, поменьше, коньяк. — Если, Овез, ты больше никого не ждешь, предлагаю начать!
— Начнем! Начнем! — оживился Овез.
Эсенов продолжал стоять, держа рюмку.
— Среди нас самый старший Караджа-ага. Я предлагаю выпить первую рюмку за его здоровье!
— Я не против твоего тоста, Бяшим, — сказал Курбанов, — но ведь сегодня мы собрались по другому поводу!
Тут только Эсенов вспомнил, в честь чего они собрались на той. Краска ударила ему в лицо.
— Ах ты боже мой! Память и сейчас меня подвела! Ну, хорошо, я посторонний, а у тебя-то, Овез, отчего память отшибло? Зови именинника!