Точка

Кокоулин Андрей Алексеевич

— Так вот, — продолжил Костигер, — о Фольдланде. Подавляющее большинство народу там сейчас находится в приподнятом, чуть ли не экзальтированном состоянии. Я бы предположил поголовную вакцинацию юнитами порядка, если бы не знал, что с этими юнитами у нас были многочисленные сбои и отказы. Ну и, соответственно, в широкие массы они пойти никак не могли. А после смерти Кинбауэра и комиссии Рамбаума их применение и вовсе стало невозможным. Какой вывод? Эта волна энтузиазма, воодушевления и обожания канцлера поддерживается газетами, радиостанциями,

кинофильмами и массовыми мероприятиями. Всюду говорят о скором славном будущем и возрождении Асфольда.

— Здесь тоже, — вставил Искин.

— Да? — удивился Костигер. Он качнул головой. — Дурачье. В Фольдланде сейчас бредят новыми жизненными пространствами, завоеванием Европы. Всей Европы. И это всерьез. В каждой общине, городе, округе созданы военизированные формирования. Где под эгидой партии, где под эгидой армии, где при поддержке местных толстосумов. «Штурмовики», «юнгесблут», «айзенхельм» и прочие, и прочие. Это национальная идея. Мы завоюем мир! Мы принесем новый порядок! Это витает в воздухе, как зараза. Человеку невосприимчивому кажется, что люди от мала до велика, кричащие «Асфольд, Асфольд!» и «Хайль Штерншайссер!», сошли с ума. Сумасшедшие, понимаете?

Искин кивнул.

— Я сидел в Шмиц-Эрхаузене с этим пониманием.

— Да, но вы — коммунист, а я аполитичен, хоть и вступил в свое время в национальную партию. К тому же десять лет назад это повальное сумасшествие совсем не бросалось в глаза. Мне, по крайней мере, не бросалось. Повторюсь, такое ощущение, что сейчас все эти толпы, кружащие с факелами по городам и прославляющие бывшую империю, охвачены кровожадным безумием. Жуткая пляска Святого Вита охватила страну. Поэтому я счел за лучшее оттуда убраться, как только представилась такая возможность. Я продам юнитов и с легким сердцем отправлюсь за океан.

— Предлагают хорошую сумму?

— Представьте, — сказал Костигер. — Видимо, потому, что я знаю меру. И знаю, что юниты ни коим образом не помогут покупателям.

— Но они считают, что помогут, — сказал Искин.

Альфред-Вальтер улыбнулся.

— Это их право.

— А вы не боитесь…

— Когда колонии выйдут на четвертую стадию, я буду уже далеко. Продукт я показал. Люди убедились, что он работает. А то, что они получат в результате, ни коим образом меня уже не волнует.

В дверях на мгновение появился Крис.

— Еще пять минут, и будет готово, — объявил он.

— А как вы вынесли контейнер с юнитами? — спросил Искин.

— Я же не спрашиваю, как вы сбежали, — шутливо погрозил пальцем Костигер. — Вынес. В любом случае это было не трудно. Кроме того, я украл их три. И, честно говоря, жалею, что не больше.

— Но там же белковый раствор…

— Нет никакого раствора. Юниты прекрасно существуют и без него.

— Простите, Вальтер, — мотнул головой Искин, — Кинбауэр однозначно… Он же рассказывал, что юнитам необходима защита от агрессивной среды.

Он умолк. Костигер ждал.

— Это вранье? — спросил Искин.

— Я вам

могу сказать, Людвиг, что Рудольф сам не понимал, что такое юниты и для чего они предназначены. Про защитные белковые оболочки ему рассказали в одном из институтов, где он консультировался, и он тут же придумал их для своего проекта и получил несколько тысяч марок на воспроизводство растворов. Но юнитам они были не нужны.

— Тогда что такое — юниты?

— Прекрасный вопрос! Вы видели их вживую?

— Скорее, вмертвую. В «Альтшауэр-клиник» мне доводилось извлекать колонии.

— Прекрасно! — обрадовался Костигер. — Значит, вы имеете о них хоть какое-то представление. На первый взгляд, мелкая металлическая пыль, так?

— Так, — сказал Искин.

— И на второй тоже. Кинбауэр возил эту пыль в Мюнхенский технологический, к Руске, который занимается электронными микроскопами. Четырехсоткратное увеличение выявило у этой пыли лишь странный структурный рисунок. И все.

— Тогда…

— Хотите, расскажу, откуда у Рудольфа появились юниты? — спросил Костигер.

— Хочу. Но вы откуда это знаете? — поинтересовался Искин.

— Кинбауэр сам мне рассказал. Мы иногда с ним… В общем, ему было недостаточно вас в роли слушателей, тем более, что он не говорил вам правды, а мне…

— Извините.

Напарник Костигера открыл дверь и внес жестяной поднос.

— Ах, да-да, Крис, мы почти готовы, — заявил Альфред-Вальтер, очищая стол от бумаг. — Разрешите, я уберу.

Он отправил оба пистолета в ящик стола.

На подносе оказались две миски с разваренной рисовой кашей, две кружки с кофе, пирамидка из тонко нарезанных бутербродов и бокал с красным вином. Одну из мисок Крис поставил напротив Искина, предварительно положив салфетку, выдал ложку.

— Ешьте.

— Спасибо.

Искин придвинул стул, выцепил себе бутерброд. Крис с боковой стороны подсел третьим. Странная у них получилась компания.

Жуя кашу, Искин вспомнил Стеф, как она радовалась, когда сварила концентрат имени господина Пфальца, как мечтала полить его вареньем, как складывала картонку с остатками, приберегая их на следующий день. Это уже не вернется. Каша застряла в горле, слиплась комком. Искин отложил ложку, отхлебнул кофе из кружки.

— По-моему, недурно получилось, — сказал Крис, глядя на Лема. — Или нет?

— Нет-нет, хорошо. Просто… пусть остынет, — сказал Искин.

Костигер, пригубив вина, откинулся на спинку кресла.

— Мы как-то выпили с Кинбауэром, — сказал он. — Он искал компании, ему нужно было поделиться, и я слегка проявил инициативу. Достал чешской «бехеровки», которую он трепетно любил, предложил отметить какой-то наш очередной успех. Не с Ральфом же ему пить? Про Штильмана уже и не говорю. А в одиночку, согласитесь, Людвиг, пить глупо. Чистый перевод хорошего продукта.

Искин откусил бутерброд. Крис наворачивал кашу, деликатно постукивая ложкой о стенки миски. Костигер бросил взгляд на часы.