Точка
Шрифт:
Мальчики ответили сердитым теплом в предплечье. Такого юмора они не понимали.
Очень, очень интересно. Юнитов нет, но местная безопасность стоит на ушах, выявленных случаев, наверное, к десятку, если не больше, карантинная служба приезжает на третью стадию, как на пожар. Как говорится, все они еще не в курсе, что борются с выдумкой. Но тогда совсем не понятно, откуда в городе юниты. Хайматшутц, Рамбаум, получается, ни сном, ни духом. А уж им-то бы следовало.
Так, если подумать… если подумать. Фабрику закрыли, заключенных, в лучшем случае, вернули в Шмиц-Эрхаузен,
Карл погиб. Акселя завалило обломками, и жив он или нет, Искин не знал до сих пор. Значит, оставалось всего четыре человека.
Ральф, Марк, Вальтер и Эрих. Помощники Кинбауэра. Кто-то из них, похоже, недавно сбежал в Остмарк, прихватив несколько контейнеров с автономными юнитами, и обосновался совсем рядом.
Искин хмыкнул от очевидности умозаключения. Охранник отвлекся на звук и поднял глаза от ногтей, которые подравнивал небольшим ножом.
— Чего улыбаешься? — спросил он.
Искин пожал плечами.
— Вы тоже не верите в юнитов?
— Я верю в первитин, — сказал Петер. — Вот это штука мощная. Его, кстати, сам канцлер принимает. А какие-то жучки… — он скривился. — Это сразу к господину Лангу, он бы ухватился за сюжет и снял фильм в двух, а то и в трех частях. Как человек сходит с ума от живущих в его голове паразитов.
Дальнейшие пять минут они провели в молчании. Петер продолжил разбираться с ногтями, изредка бросая взгляд на неподвижного пленника. Искин думал. Юниты копили энергию и держали в готовности магнитонную спираль.
В сущности, это даже очень хорошо, что юнит-технологии признаны фикцией, думал Искин. Рамбаум, наверное, прав. Не может быть таких крохотных машинных организмов. Нет возможности их создать. И биологических организмов, всецело послушных человеку, запрограммированных, похоже, еще долго не смогут произвести.
Этому Искин был рад. Не будет «Солдатов Родины», и дойчи не превратятся в единый оболваненный, беспрекословно подчиняющийся Штерншайссеру народ. Замечательно! Оставался один вопрос: доказательством чего является он сам? Доказательством фикции? Примером глубокого внушения?
Или все же… Он же чувствует своих мальчиков, они отзываются на его вопросы, его мысли, сердятся, боятся, любят сладкое. Он лечил ими Стеф.
Искин вдруг вспомнил Карла Плюмеля.
Это был полный, высокий парень с пустым, мало чего выражающим лицом. Когда Кинбауэр делал объявления или читал лекции, Искин сидел с ним бок о бок. От Карла плохо пахло, болезнью и потом. Роба и пиджак — в жирных пятнах. (Только Карлу из всех заключенных был позволен пиджак). Пальцы — в порезах. Слушая Кинбауэра, он непрестанно прорезал пилкой в картонках круглые отверстия, едва намеченные карандашом. Картонок у него всегда был большой запас.
Искин дважды отдавал ему свой обед — разваренный рис с крохотными волоконцами мяса, и Карл проникся к нему
Это, конечно, можно считать бредом и фантазией, после неудачного внедрения юнитов Искин едва что-либо соображал тогда, но он помнил, как Карл появился в его боксе, звякнув украденными ключами. Что у него было на голове? Камень. Кусок породы. Остроконечный, изломанный, с вкраплениями, кажется, кварца кусок породы, похожий на колпак. Он каким-то образом держался на бугристом черепе Плюмеля без завязок и ремешков.
— Кооль, — сказал Карл, выпятив подбородок.
— Что? — спросил Искин, пошевелившись.
— Я — кооль мира! — повторил Карл.
— Король? Да, Карл, ты король. Похож.
Плюмель рассмеялся. Из незаметных дырочек в каменном колпаке посыпалась серая, искристая пыль, и Карл, будто дождю, подставил ей ладони.
— Детки. Мои детки.
— Да-да, — сказал Искин.
От слабости его замутило, он закрыл глаза, а когда на какой-то звук с трудом снова разлепил веки, то Карла в боксе уже не было.
Возможно, Искин галлюцинировал. В это было легче поверить, чем в то, что головной убор Плюмеля сыпал юнитами. Откуда взялся этот колпак? Что он вообще такое? Каменный или железный? Почему только Плюмель его носил? Или только Карл и мог с ним работать? Но тогда в словах Рамбаума не было лжи. Фабрика Кинбауэра в действительности являлась ширмой, скрывающей настоящего производителя юнитов.
И когда Карл погиб…
Искина снова швырнуло в прошлое. За несколько дней до взрыва Кинбауэр зашел к нему в бокс. Чистенький белый халат. Чемоданчик. Очки и аккуратная бородка. Карл маячил у него за спиной, не решаясь переступить порог. Без колпака. Но с пирожным в измазанных кремом пальцах. Перетянув жгутом руку Искину выше локтя, Кинбауэр повернул голову.
— Иди, Карл, ты свободен, — сказал он мягко. И пояснил: — Наш Карл что-то переживает за тебя, Людвиг.
— Почему? — спросил Искин.
Кинбауэр показал ему шприц с мутной белесой жидкостью в цилиндре.
— Экспериментальные юниты.
— В смысле?
— Универсальные.
— Полностью боден, — улыбнулся в проеме Карл.
— Он хочет сказать, что полностью свободен, — сказал Кинбауэр, промокая сгиб локтя подопытного смоченной в спирте ваткой.
— Я? — спросил Искин, наблюдая, как игла входит в вену.
— Скорее всего, он, — улыбнулся Кинбауэр, осторожно запуская коктейль в кровеносную систему. — Вы-то, Фодер, никак не можете быть свободны.
— А он может? — спросил, закрывая глаза, Искин.
— Ему сам Бог велел, — сказал Кинбауэр. — Мой милый Карл вряд ли вообще понимает, где находится. Хотя и знает свою работу крепко.
Он похлопал Искина по щеке, заставляя того очнуться.
— Вечером я к вам загляну, — он приподнял закрепленному на койке пациенту веко. — Людвиг, вы слышите? Вы скажете мне о своих ощущениях, и, возможно, мы вас осторожненько рентгенографируем. Очень, знаете ли, хочется посмотреть, что там у нас такого замечательного получилось.