Тогда и сейчaс
Шрифт:
У Кузьмича сдают нервы, видно, свою евреечку вспомнил.
– Вон отсюда и только ещё раз попробуй! – я тихо извинилась, пообещав, что буду терпеть изо всех сил, как только может терпеть человек, у которого понос. Вслед раздалось: – Ты у меня дождёшься!
Ага! Значит, всё хорошо. После работы, как обычно, я у Кузьмича в кабинете. Слышу мне знакомое:
– Ты опять с иностранцем сидела, Лагутина?
Я, извиняясь, отвечаю, что мы только кофе пили. Иван Кузьмич не верит:
– И что он с тобой делал там? – И добавляет своё коронное: – Как это всё называется? – А
Буквально через пару недель Иван Кузьмич укоризненно качает головой.
– Ты как попала к греческим туристам? – спрашивает он меня. – Это что за безобразие такое?
Я ответила, что в греческой группе не хватало переводчиц. Иван Кузьмич разводит руками и говорит привычное: «Вот-вот».
– А как же они тебя понимали? – любопытствует он.
Я ответила, что многие не понимали, но зато мы песни пели, русские и греческие, да и экскурсия была только одна – в Кремль. Правда, один говорил, как истинный американец.
– Это Янис Паранахайтис, – повышает голос Кузьмич и снимает телефонную трубку. – Отдел Греции? Повышенное внимание к группе под номером… Что? Что-что? Улетели? – он вешает трубку, и я слышу горькое: – Улетел, как Оруцкий, сукин сын!
– А кто такой Оруцкий, Иван Кузьмич? – спрашиваю я.
– Оруцкий – польский лётчик, дезертир. Он в начале Второй мировой войны улетел на военном самолёте в Англию и не вернулся! В один конец! Понимаешь? – Иван Кузьмич смотрит мечтательно вдаль… – Что дарили?
Я выкладываю из сумки на стол маленький пакетик пастилы. Иван Кузьмич брезгливо смотрит на неё. Тогда я подвигаю ногой под столом пластиковый пакет из «Берёзки». Бутылки в нём мелодично звякнули.
– Это дело надо прекратить! Ты смотри у меня! – Резко зазвонил телефон. Иван Кузьмич орёт не своим голосом: – Что, что? Что я перепутал? Кто в «Пассаже» скандал устроил? Я вас спрашиваю, почему она у иностранцев платки скупала? Аааа, так она им платки продавала? Это меняет дело! – И мне на прощанье: – Иди, работай, Лагутина, и смотри у меня!
Работаем, работаем. Ещё год, я весёлая, жду чего-то красивого, необычного. Дождалась…
– Лагутина, на последний этаж!
Это уже команда. Лечу через пролёты. Что сейчас будет… Слышу:
– Ты опять с иностранцем сидела!
– Это ж русский, Александр Монташев, Иван Кузьмич, а я уже свободна.
Иван Кузьмич с ужасом на меня смотрит.
– Монташев – парижанин, родом из семьи Монташевых. Эти сволочи в революцию туда убежали. Тот ещё тип: распространяет запрещённую литературу! Что предлагал?
– Пока ничего, он уже в возрасте, ему трудно.
Слышу гнусное хихиканье:
– Я знаю. А запрещённую литературу? Признавайся! Я спрашиваю: какую? – Иван Кузьмич перечисляет: – Бунин, Ахматова, Цветаева, Набоков. Манда… Мандальштам… Он говорил, что с русским человеком дело иметь НЕЛЬЗЯ.
– Это говорил Бунин, Иван Кузьмич, – отвечаю я ему.
– А то, что Россия – страна воров и проституток? – при этом зыркнул на меня так, что я чуть со стула не упала. Не теряя достоинства, отвечаю:
– Это тоже говорил Бунин, – хотя надо бы проверить.
А вот с книгами
– У меня тоже внучка есть, – надевая очки, жалобно вздыхает кэгэбэшник.
Через неделю я ему припёрла пакет, в котором лежали его любимый «Камю» и детская книжка с красивой обложкой. Иван Кузьмич берёт книжку в руки и с восхищением произносит:
– «Золушка»! Ну надо же!
Я свободна! И у меня в сумочке Набоков. Ну надо же! В Интуристе после минутного опоздания надо было писать объяснительные, а уже после нескольких нарушений грозило увольнение с работы. Прибегаю, тяжело дыша… Иван Кузьмич стоит с секундомером:
– Лагутина, ко мне! Будешь писать объяснение за 24 марта!
Я, ничего не понимая, показываю на часы:
– Ровно девять, а на дворе июль.
– Отчет за 24 марта! – объясняет он мне строго. – Ты опять с иностранцем сидела! Я только что об этом узнал.
– Так это ж были мои туристы из Великобритании, – отвечаю я. – Супруга отлучилась в туалет, а он «там со мной ничего не делал».
Иван Кузьмич, скорчив недовольную физиономию, велел пройти в комнату переводчиц. Видимо, ему мой ответ явно не понравился. Вслед слышу:
– У тебя вечно всё не так, как надо! Ещё раз… и я сам за тебя возьмусь!
«Снова тучи надо мною собралися в тишине…» – Александр Сергеевич Пушкин.
Скажу вам по секрету, что могу быть отвязной! Вхожу в кабинет и говорю: «Это дело надо прекратить!» Сажусь и пишу: «Работала с американским туристом. Мужчина возраста сорока двух лет, обходительный в манерах, красиво одет, предлагал интим. Прошу меня уволить в связи с тем, что опорочила честь и достоинство советского человека». А потом, отложив ручку с бумагой, добавила вслух: «Я кончаю!» Вышла и плотно закрыла за собой дверь. Всё! Прощайте, Иван Кузьмич! Я полетела.
Через год въехала в новую кооперативную квартиру. С телефонами тогда было туго: из-за старого телефонного узла все квартиры в доме, кроме моей, были без телефонов. Сейчас такое даже трудно себе представить, но это факт, и ничего с этим не поделаешь. Сосед слева на нашей лестничной клетке, Рыбалко, – какой-то номенклатурный работник. Его жена Стелла – красивая еврейка-косметолог. Он со мной принципиально не здоровается, давая понять, что не так живу. Стелла в таких случаях сильно краснеет за мужа. Однажды даже рассказала, что не общается с сестрой, потому что муж не разрешает. Её сестра была замужем за африканцем – профессором математики и просто хорошим человеком. Раз в неделю Рыбалко заходил ко мне за сигаретами. Сама я не курила, но пачка «Мальборо» всегда была в доме. Рыбалко звонил в дверь и надменно спрашивал сигареты. Я вынимала из пачки три штуки и протягивала ему. И вот однажды сосед заходит за сигаретами. Когда он вошёл, зазвонил телефон. Гудки были длинными и громкими, с короткими интервалами, точь-в-точь как звонки из Смольного. Рыбалко бледнеет и застывает с сигаретами в руках. Мы смотрим друг на друга. После затянувшейся паузы я говорю: