Тогда и сейчaс
Шрифт:
Я вспоминаю… В Москву мы ездили по работе чуть ли не каждый месяц, а иногда даже каждые две недели. Для меня это счастье! Муж работает с русскими заказчиками и получает хорошие контракты. Но все наши поездки были связаны с получением визы. Выглядело это примерно так: ко мне выходил работник посольства и с обиженным видом выдавал паспорт. Иногда это совпадало с какой-нибудь демонстрацией: люди шли с плакатами по улицам, полиция, напряжённость. Работник посольства внимательно на меня смотрит, да так, что у меня просто мурашки по коже идут:
– Ну иди, бастуй с ними против Родины!
– Это шахтёры бастуют против политики Маргарет Тэтчер, – отвечала я.
Но работник посольства меня не слышит, направляясь к своей внутренней двери, и вдруг чуть ли не жалобным голосом:
– А ты мне три батончика чёрного хлеба не могла бы привезти и ещё баночку атлантической селёдочки?
Я отвечаю, что сделаю это с большим удовольствием, если меня, конечно, пропустит таможня. Работник посольства даёт деловой совет:
– А ты скажи, что везёшь для генерала Полупэпэнко! – мягкая буква «г» выдаёт в нём украинца.
– Считайте, что чёрный хлеб у вас в кармане, а за селёдку я не ручаюсь,
Лечу назад в Лондон, таможенник просит открыть чемодан и обалдевает:
– Это что такое?
– Везу для генерала Полупэпэнко, – буква «г» намеренно мягкая. Таможенник сам кладёт боевые продукты в чемодан. Я полетела. Значит, Иван Кузьмич был прав.
Работник посольства забирает всё с обиженным видом и без слов благодарности уходит. Я слышу лишь знакомое: «Ну гуд бай тебе». Возила я хлеб и селёдочку около двух лет, а потом всё как-то само собой закончилось: в один прекрасный тёплый летний день работник посольства ко мне не вышел. Но для «генерала Полупэпэнко» я возить не перестала, так как эта фраза была волшебной. Теперь, спустя много лет, я понимаю, что работник посольства поделился со мной паролем (видимо, три батона чёрного хлеба и банка атлантической селёдочки были для него важнее).
Я вспоминаю… До Горбачёва нам ещё далеко! Я начала свой маленький картинный бизнес, который превратился в большой и успешный. Когда что-то с любовью делаешь, всё получается. Надо сказать, что картины советских художников производили впечатление! Я имею в виду школу живописи. Да что говорить, англичане восхищались работами наших мастеров. Несмотря на то что многие послевоенные полотна были темноваты, выполнены на картонках или ветхих холстах, все восхищались мастерством советских художников и умением так трогательно передать человеческое тепло и непосредственность. Наши гениальные художники рассказывали о жизни народов СССР так, что даже англичанам хотелось посидеть с людьми в хатах, попить чай с семьёй за большим столом, поиграть в волейбол с ребятами во дворах, поудить рыбу, сплясать в конце концов! Англичане чувствовали тепло, которого у них дефицит! Будучи такими музыкальными, наши островитяне недополучили главного – человеческого тепла. Работы наших мастеров восхищали и завораживали. На моих выставках пили виски и восторгались девочками в бантах и школьной форме, солдатами в пилотках и любящими матерями. Картины советских художников настолько захватывали, что каждый хотел их приобрести. Я гордилась тем, что делаю, потому что рассказывала о своей Родине, детстве и юности! Я показывала жизнь своей великой страны, о которой тогда мало кто знал на Западе. Плохое – в сторону! Посмотрите на нас, полюбуйтесь, задумайтесь!
Я вспоминаю… В ноябре – выставка. Перси Баркер, мой партнёр, с нетерпением ждёт меня. Оформила сорок холстов. С министерствами работать тяжело, но я готова. Пришлось везти всё самой, поездом. Дорога тяжёлая: границы, проверки, конечная остановка Остенде (Бельгия), а уж потом только четырёхчасовой паром до Англии (Дувр). Я часто так ездила и теперь очень устала. Дорога дальняя, а мы ещё даже Брест не проехали. Со мной в одном купе ехала на работу в Брюссель молодая пара. Точный возраст не скажу, думаю, лет до сорока. Увидели английский паспорт, и началось: возвращайся на Родину (буква «р» раскатистая), ты бросила свою страну, предательница! И так всю дорогу. Мои чувства были созвучны словам Высоцкого: «Я не люблю, когда мне лезут в душу, тем более когда в неё плюют». Проехали Брест, Польшу, ГДР, следующая – таможня ФРГ и западный Берлин. Вообще-то я не курю. Но пачка сигарет «Мальборо» у меня всегда была в сумочке для сувениров. Вынимаю сигаретку и закуриваю, пуская кольца в потолок: «Вот сейчас войдёт немецкая таможня, и я покажу пальчиком на ваши коробки с консервами, которые вы везёте в товарном количестве. У вас, конечно же, всё конфискуют, и вас ожидает голодная смерть в Брюсселе». Эти двое застыли, забыв про «возвращайся» и «предательницу». «Что притихли? – спрашиваю. – Что вас так беспокоит?» Вошли вежливые немецкие таможенники: «Гутэн абэнд. Ви геен зи бите? Что везёте? Продукты питания, цветы и т. д.?» «Нихтс, данке шон», – отвечаю. Всё! Таможенники вышли из купе. «Ребята, везите дальше свои консервы», – говорю я своим попутчикам. Молодая пара смотрит на меня благодарными глазами.
Я вспоминаю… Мои восьмидесятые. Подруга Роза влюблена в Алика Княжинского, который её постоянно обманывает, но не бросает, хотя лучше бы бросил. Роза похудела на десять килограммов. Это ей очень идёт. Хороша до невозможности: тонкая талия, раскосые глаза, густые каштановые волосы. Ну чем не красавица? Она любит, а он, паразит такой, её обманывает. «Это дело надо прекратить», – советую я ей. Но подруга не может, потому что каждый раз после очередной измены находит в почтовом ящике розу и записочку: роза для Розы. Романтично, не правда ли? И Роза готова всё забыть. Мы, женщины, всё это проходили. Я в розовых очках по жизни выступала. Носила утром, ночью, днём. Когда очки сняла, вдруг ничего не стало! Осталась с пустотой наедине вдвоём. Подруга верная, ты что ко мне пристала? Тебе понравился мой одинокий дом? Надену я очки, чтоб жизнь розой стала и поношу их утром, ночью, днём. Мы с Розой продолжаем страдать. Опять пропал! Звоним в гостиницу «Ялта»: «Добрый день, Александр Княжинский в номере?» Женский голос отвечает: «Такого нет, – мы облегчённо вздыхаем. И вдруг: – Александр Княжинский и Валентина Савицкая ожидаются завтра». Мы в ужасе смотрим друг на дружку. Подонок! Знакомых чувств неясное решенье. Я снова крашусь и, как дура, хохочу. Я верю в ложь себе на удивленье. Вы комплименты сыпете, а я люблю. Всё! Хватит! Но через десять дней подруга вынимает записочку с розой: роза для Розы. Романтика! Леопард своих пятен не меняет, Роза худеет на глазах: талия, как у балерины. Опять вычислили: уговорили девушку-телефонистку подслушать разговор. Она передала всё слово в слово. Разговаривал с некой Валентиной, у них роман. Роза опять плачет: «Подонок! Эти же слова он говорил мне! Всё! Княжинский вычеркнут из жизни!» Через месяц – роза для Розы. Ну как не простить? Это продолжалось
Я вспоминаю… В перестройку народ вздохнул, появилась возможность посмотреть на мир, себя показать. И люди поехали: одни – отдыхать, другие – в эмиграцию за лучшей жизнью. Мои родители отдыхают в Дубае. Красивая гостиница, пляж, море, о погоде и говорить не приходится. Однажды после завтрака они решили посидеть в кафе на пляже, попить кофе. Вдруг проходит Алик Княжинский. Отец говорит: «Я с ним здороваться не буду, он над Розой издевался». Мама категорически против: «Надо поздороваться, Саша, это неприлично». Поздоровались, не подозревая, что видят Алика живым в последний раз. В этот же день Княжинский утонул. И вот что удивительно: море в этот день было абсолютно спокойное, но когда пошёл купаться Алик, неожиданно заштормило с необычайной силой. Он утонул. На пляже начался переполох. Спасатели бросились Княжинскому на помощь, но всё оказалось напрасным. Узнав о трагической гибели Алика, Роза плакала, плакала по человеку, которого так любила. В день похорон подруга оказалась в Москве: ей надо было забрать кое-какие документы. Но на похороны не пошла, не захотела: там была Валентина, да и самолёт улетал в Лондон днём. Решила послать розы от Розы.
Я вспоминаю… Розин муж Абраша (Абрамом его никто не называл) был неплохим человеком. Правда, он очень шумел, матерился и орал, как безумный. Любил свою жену за двоих, если не за четверых, по этому поводу и были частые скандалы. К его истерическим выходкам все привыкли. Свою Розочку он от себя никуда не отпускал, баловал дорогими подарками, но и дико ревновал, необоснованно подозревал и упрекал в неверности. Он ревновал к подругам, родственникам, книгам и даже к её красоте. Когда звонили подруги, в том числе и я, Абраша вместо приветствия спрашивал: «Чего звонишь моей жене?» – и крыл матом. Но в то же время он всегда был готов прийти любому на помощь, выслушать и помочь решить любую проблему: посидеть с человеком, поговорить с врачом, одолжить деньги в большом количестве (в Англии это невозможно). Абраша не был равнодушен к человеческому горю до такой степени, что открыто рыдал горючими слезами, как ребёнок (в Англии это неприемлемо). И все понимали, что этот человек взял чужое горе в сердце. Пожилой весельчак безобидно со всеми ругался, а потом просил прощения, при встрече на улице обнимался и долго стоял, выслушивая собеседника. Это вам не вежливое английское «хау ар ю?», на которое не принято подробно отвечать. Настоящий англичанин подумает, что с тобой что-то не так (этому меня научил супруг буквально в первые дни моего пребывания в стране). Абрашу любили все: и англичане, и евреи, и русские. Высокообразованный человек, математик, чемпион команды клуба по шахматам буквально притягивал и завораживал! Таких людей мы называем людьми с особенной аурой. Днём орёт и болеет за команду «Фулэм» на стадионах, вечером сидит в концертном зале «Вигмор Холл» и, застыв от восхищения, слушает симфоническую музыку. Каждый мог с ним поделиться наболевшим, как с близким другом, как с ребе. Друзей у этого человека было очень много, да и с первой женой он оставался в добрых отношениях. «А чего собачиться?» – удивлялся он. На то были две причины: Хелен Шапиро была матерью его троих детей и дочерью английского миллиардера. Разбогател её отец следующим образом: в семнадцатом году партия большевиков доверила коммунисту Давиду Шапиро (фамилию соратника склоняли по падежам: Шапире, Шапиру, Шапирой) вагоны с щетиной. Против этого молодой коммунист ничего не имел. Её надо было продать, а вырученные деньги, естественно, пошли бы на нужды партии. Давид успешно справился с заданием, вся щетина была продана в Объединённом Королевстве, деньги пошли в банк: ну не вести же их в мешках в Россию! Затем было заказано строгое английское пальто в дорогом магазине на Сэвил роу, там же Давид Шапиро купил чёрный цилиндр и, взяв трость в руки, послал вождя мирового пролетариата вместе с Октябрьской революцией на знакомые нам три буквы! Всё! Прощайте, пожалуйста. Абраша обожал их семейную историю, которая пересказывалась в красках на всех еврейских праздниках и торжествах. Особенно она впечатляла внуков и правнуков коммуниста Шапиро – вечная ему память! За 10 лет до смерти глава семейства открыл многомиллионный траст в Швейцарии. Это было сделано в память 2-го Интернационала и Клары Цеткин, конечно. Но надо сказать, что перед Давидом стояла неразрешимая проблема: все пятеро его детей были немного тавось. Об этом он сам не раз-другой говорил, называя их шлемазалами.
А об учителях и говорить нечего: все пятеро отпрысков от супруги Ханны – в диагнозе!
Пришлось поставить во главе семейного траста среднего сына Майкла Шапиро, который радовал своего отца больше смекалкой, чем интеллектом. Итак, после смерти папули Майкл смело взялся за дело, для начала купив по огромному особняку себе и своим детям в Челси. Далее, стараясь не обидеть братьев и сестёр, он выделил по скромному домику каждому из них в пригородах Лондона с небольшим месячным пособием. Объяснял Майкл Шапиро это тем, что деньги в трасте должны тратиться разумно! В доказательство он и сам был рад немного подзаработать: каждые полгода элегантный господин, от которого за три километра несло духами Гермес, появлялся на аукционе Сотбис с холстом очередного «шедевра» и каждый раз слышал одно и то же от артэксперта: «Мистер Шапиро, вы опять нам принесли очередную подделку!»
Конец ознакомительного фрагмента.