Тогда и теперь
Шрифт:
— Счастье улыбнулось вам больше, чем мне, — вздохнул Бартоломео. — Я женат в третий раз, но ни одна из жен не подарила мне наследника.
— Монна Аурелия — цветущая молодая женщина. Трудно поверить, что она бесплодна.
— Я не нахожу другого объяснения. Мы женаты уже три года.
— Может, вам стоит вместе пойти в бани…
— Мы были там. А когда и это не помогло, совершили паломничество к пресвятой деве Марии Мизерикордийской в Алвейно. Говорят, она помогает зачать бесплодным женщинам. Все бесполезно. Можете представить, как это унизительно для меня. Недруги говорят, что я импотент. Какой абсурд! Да у меня в каждой деревне рядом с Имолой по внебрачному ребенку. (Макиавелли
— Не отчаивайтесь, мой друг, — успокаивал его Макиавелли. — Уповайте на чудо. Вы-то уж наверняка заслужили благословения святой церкви.
— Вот и фра Тимотео так говорит. Он молится за меня.
— Фра Тимотео? — спросил Макиавелли, как будто впервые услышал это имя.
— Наш духовник. Только благодаря ему я не теряю надежды.
Макиавелли заказал еще вина. Он тонко льстил Бартоломео, спрашивая у него совета, как следует держаться во время сложных переговоров с герцогом. Настроение у толстяка улучшилось, и вскоре он уже гоготал над непристойными историями Макиавелли. Когда же пришло время расстаться, Бартоломео не сомневался: более приятного собеседника он в жизни никогда не встречал. И Макиавелли, со своей стороны, полагал, что время потеряно не зря. Поднявшись к себе, он написал подробное письмо Синьории, в котором изложил последний разговор с герцогом и свои впечатления о визите в его лагерь. Писал он быстро и без помарок. Прочитав написанное, довольно улыбнулся. Это было хорошее письмо.
12
Эль Валентино имел обыкновение работать до поздней ночи и утром, как правило, вставал поздно. Пользуясь этим, секретари герцога, почти до рассвета занятые его поручениями, тоже отдыхали. Поэтому следующее утро, а до обеда у Макиавелли особых дел не было — письмо Синьории уже написано, — он решил провести в свое удовольствие. Почитал Ливия, сделал кое-какие записи в дневнике, а затем взял у Серафины лютню и сел у открытого окна. Стоял теплый солнечный день. Где-то неподалеку жгли дерево, и до Макиавелли долетал приятный запах дыма. Он смотрел вниз на крохотный дворик Бартоломео. От дома Серафины его отделял лишь узенький проулок, по которому едва мог протиснуться навьюченный корзинами осел. Макиавелли запел. Вскоре он заметил, как в доме напротив кто-то приоткрыл окно. Сердце Макиавелли учащенно забилось. Интуиция подсказала ему, что его слушает не кто иной, как Аурелия. Он спел две свои любимые песни, песни о любви, и начал третью, как вдруг створка окна резко закрылась. Это несколько остудило пыл Макиавелли. Закралось сомнение: ведь его могла слушать и служанка, которая, естественно, не хотела, чтобы госпожа застала ее не за работой. Позже, за обедом, осторожными вопросами ему удалось выяснить у Серафины, что таинственная слушательница открывала окно в спальне Бартоломео и его жены.
Вечером Макиавелли пошел во дворец, но ему не удалось увидеться ни с герцогом, ни с кем-либо из его секретарей. Он заговаривал со многими придворными, бесцельно слонявшимися по дворцу, спрашивая, нет ли каких-нибудь новостей. Ничего конкретного они не знали, хотя несомненно догадывались, что что-то произошло. Макиавелли это понял. Ближайшее окружение герцога соблюдало строжайшую тайну. Вскоре он столкнулся с Бартоломео. Герцог назначил ему встречу, но принять не смог.
— Мы оба просто теряем здесь время, — заметил Макиавелли. — Не пойти ли нам в гостиницу выпить вина? Могли бы сыграть в карты или шахматы.
— Я обожаю шахматы.
По пути в «Золотой лев» Макиавелли спросил, не знает ли Бартоломео, почему у всех во дворце такой деловой вид.
— Понятия не имею. Я ни у кого не мог добиться путного ответа.
Раздражение,
— Если герцог хочет сохранить что-либо в тайне, он, как я слышал, ничего не говорит даже ближайшим помощникам.
— Он с утра сидит с секретарями. А гонцы один за другим покидают дворец.
— Очевидно, что-то произошло.
— Кажется, утром прибыл курьер из Перуджи.
— Курьер? Может, кто-то, переодетый курьером? Бартоломео бросил на него быстрый взгляд.
— Я не знаю. Вы что-то подозреваете?
— Ничего. Я просто спрашиваю.
В таверне они заказали кувшин вина и попросили принести шахматы. Хороший игрок, Макиавелли сразу понял: Бартоломео ему не соперник, — но, следуя своему плану, сделал вид, что сопротивляется на пределе возможностей. И в конце концов проиграл партию. Бартоломео даже запыхтел от гордости. И пока они пили вино, он дотошно объяснял Макиавелли, какие тот сделал ошибки и как следовало бы ходить. Макиавелли и не рад был, что проиграл.
— Утром кто-то пел в вашем доме, — заметил Бартоломео по дороге домой. — Теще очень понравился голос. Это вы, мессер Никколо, или мой юный кузен Пьеро?
— У Пьеро голос лучше моего, но сегодня пел я. Я счастлив слышать, что монне Катерине понравились мои песни. Во Флоренции мы с Биаджо частенько поем вместе.
— У меня тоже неплохой бас.
— А у Пьеро тенор. Если вас не смущает скромность моего жилища, я буду только рад, если вы сможете выкроить время и прийти ко мне. Тогда мы бы дали маленький концерт нашей дорогой Серафине.
Проглотила ли рыба искусно заброшенную приманку? Бартоломео не подал и виду.
— Обязательно! — воскликнул он. — Это напомнит мне мою юность. В Смирне мы пели с утра до ночи.
«Терпение, — сказал себе Макиавелли. — Терпение». Поднявшись к себе, он достал замусоленную колоду карт и начал раскладывать пасьянс, обдумывая услышанное от Серафины и Бартоломео. Он составил хороший план, но проведение его в жизнь требовало немалой изобретательности. Чем больше он думал об Аурелии, тем сильнее разгоралось его воображение. И при этом он мог помочь Бартоломео, который так хотел сына. «Не так часто, — отметил он про себя, — удается совместить приятное с полезным».
В первую очередь ему следовало войти в доверие к монне Катерине. Без ее помощи он не мог рассчитывать на успех. Трудность заключалась в том, как добиться ее расположения. Женщина она сладострастная. Может, стоит уговорить Пьеро поухаживать за ней? Он молод. Вряд ли она останется равнодушной, наоборот, будет только благодарна. Но Макиавелли отбросил эту мысль. По его замыслу, Пьеро должен стать любовником служанки. А монна Катерина? В одном он не сомневался: когда женщина перестает быть желанной, рождается сводница. Едва ли она будет защищать честь Бартоломео. А рождение ребенка послужит и ее интересам.
Что же касается фра Тимотео… Он — их духовник, друг дома. Стоит встретиться с ним, посмотреть, что это за человек. Возможно, и он окажется полезным…
Размышления Макиавелли прервал осторожный стук в дверь. Он поднял голову, но не сдвинулся с места. Стук повторился. Макиавелли подошел к окну и поднял рамку с промасленной бумагой.
— Кто тут?
— Фаринелли.
— Подождите. — Вы один?
— Да.
Макиавелли спустился вниз и открыл дверь. Закутанный в плащ Фаринелли проскользнул в дом. Стоит напомнить: Фаринелли был флорентийским агентом, с которым Макиавелли встретился на следующий день после приезда в Имолу. Макиавелли запер дверь и провел его в гостиную, освещенную единственной свечой.