Тогда, в дождь
Шрифт:
— А-а… — Старик осклабился; от него разило перегаром. — Писателя да не уважить! А как насчет этого самого… — он щелкнул пальцами.
— Увы, папаша… — Сокрушенно вздохнул Ауримас. — Откуда? Меня раздолбали, дед. — Он хлопнул дверью и бегом пустился вниз по лестнице, к черным металлическим воротам.
Только здесь, на улице, он заметил, что солнца давно нет, а по небу плывут набрякшие, совсем осенние тучи. Они неслись над кладбищем, точно огромные черные гробы, едва не задевая за вершины деревьев, гремя жестью на кровле татарской мечети, несли с собой стужу и тоску. Ауримас ежился под ними, крохотный и согбенный, словно мизерный человечек с картины Чюрлениса
X
Соната была дома. Она сидела на диване, женственно поджав под себя ноги, и читала; рядом, на столике, по обыкновению, стояла глубокая красная тарелка с орехами.
— Угощайся, — сказала она, кивком предлагая сесть около себя. — Стариков нет, они в гостинице, можно сообразить что-нибудь интересное. Кстати, ты знаешь…
Ауримас насторожился.
— Папа ведь последнее время с мамой… Этот товарищ из центра, ты не представляешь…
— Даубарас?
— Ага, он… тебя это удивляет?
— Как сказать, — Ауримас пожал плечами. — Я и не знал, что он снова здесь.
— Здесь. Оказывается, он мамин знакомый еще по эвакуации… Папе показалось, что он неравнодушен к маме…
— Даубарас?
— Именно. Ведь он — ничего… А мама тоже не лыком шита, она и попеть любит, и повеселиться… ну, а папа…
— Твой папа мог бы приискать себе работу, вот что… А не сидеть под маминым крылышком и сочинять всякий бред.
— Ах, если бы это и был только бред… — Соната вздохнула и изящным движением головы откинула волосы назад; она печально улыбнулась, но не сразу, а чуть помедлив после произнесенных ею слов; большие зеленоватые глаза словно утратили привычное для них выражение жизнерадостного любопытства, которое делало столь привлекательным ее круглое личико. — Если бы это, Ауримас, был только бред…
— А разве что-нибудь… серьезное? — Ауримас присел на диван; он еще был во власти впечатлений того собрания — первого собрания, на котором он читал свое сочинение; видимо, оно уже никогда не повторится — то настроение; к сожалению, чувство, которое довелось тогда изведать некоему Ауримасу Глуоснису, было отнюдь не из приятных. И зря он направился сразу после собрания к Сонате; да только больше идти было некуда; хоть и у Сонаты в доме…
— Серьезное? — она поджала губы, явно уязвленная равнодушным отношением Ауримаса к такой сногсшибательной новости. — Вам, мужчинам, подавай сразу мировую войну… А то, что мама с папой вторые сутки не разговаривают, то…
— Уехал… он?
— Ты о Даубарасе? Нет. Сегодня он на пленуме. Хочешь повидаться?
Ауримас покачал головой. Еще чего не хватало — встречаться с Даубарасом, после того как… Его удивлял тон, который взяла Соната, говоря о Даубарасе; все это выглядело как продолжение вечера в честь начала учебного года; а продолжать его, особенно сегодня, у него не было ни малейшей охоты, тем более ссориться с Сонатой; он предложил:
— Давай куда-нибудь пойдем.
— А куда?
— Выпить.
— У тебя в голове помутилось, Ауримас. Неужели ты не знаешь, что мой будущий муж никогда…
— Ну, тогда потанцевать.
— Вот это замечательно!
— Одевайся. Нечего торчать в комнате. Тем более сегодня.
— Сегодня?
— Сегодня, в воскресенье, семнадцатого сентября…
— Даты ты еще помнишь, — насмешливо глянула она ему в глаза. — А дорожку ко мне, увы, не всегда. Ну, мы еще когда-нибудь об этом с тобой… потолкуем…
— Сдаюсь без боя. Собирайся.
— А
Ауримас нахмурился.
— Знакомых, — промямлил он, — слава тебе, господи…
— Знакомых?
— Раздобудем у кого-нибудь пропуск… по-студенчески…
— Раньше тебе присылали приглашения.
— Раньше, говорят, и вода в Паланге мокрее была.
— Скажешь тоже…
Соната лениво спустила ноги с дивана; они были округлые, теплые, под голубым халатом проступали упругие колени. Ауримас с трудом удержался, чтобы не протянуть руку и не погладить их; обычно Соната допускала это.
— Что смотришь? — она победоносно улыбалась. — Нравлюсь?
— Нравишься.
— Разрешается поцеловать. Как следует.
— Как следует?..
— Да… Знаешь, папа говорит, Даубарас с мамой… в номере-люксе… правда, я ни капельки не верю…
— Даубарас?
Ауримас опустил вниз руки, которыми было потянулся к девушке: опять этот Даубарас…
Полагалось бы расспросить, что да как, почему, — ему вовсе не безразлично было все, что происходит в доме у Сонаты, как-никак это была гавань, где Ауримас чувствовал себя почти в безопасности; но, оказывается, и здесь… Нет, сегодня его мало занимало, что скажет ему Соната — как да почему; сегодня он слышал лишь одно — Даубарас, Даубарас, Даубарас, а слышать это ему вовсе не хотелось, и не потому, что о нем говорила Соната (хотя — не слишком ли часто это имя у нее на устах), а потому что сегодня, в воскресенье, семнадцатого сентября, состоялось собрание, на котором обсуждали его новеллу; Ауримасу ничуть не хотелось, чтобы об этом обсуждении узнал его старый знакомец Казис Даубарас; ведь если восстановить в памяти тот вечер…
Он съежился, вспомнив имматрикуляцию: и встречу с Даубарасом после двухлетнего перерыва, и ощущение свинцовой руки у себя на плече; итак, учимся, а дальше что? Дальше — видно будет… Ну, конечно, видно; а все-таки после курсов… надо бы что-нибудь более определенное… инженерное дело или экономику… нынче, братец, все хотят высоко летать, что правда, то правда, и лавров желают — хотя бы и Грикштас; вздумал — в поэты, да… а ты его видишь? нет; журналист бы из тебя вышел; ну, репортер; все хотят высокого полета, а работать изо дня в день… Да, да, конечно, и ему нелегко, этому самому Даубарасу, да что поделаешь — судьба играет им как мячиком, хочется всерьез заняться творчеством, а руки не доходят; раз уж товарищ… э… товарищ так нуждается в его поддержке; наскоками работаешь, ничего, кроме вреда… а создать достойный народа памятник…
Вдруг Ауримас крепко стиснул зубы и до боли сжал кулаки — смеет ли он так думать о Даубарасе; ведь тогда, в войну, тот же Даубарас… Виновато все оно, собрание, весь этот шум и треск; принять, отклонить, отложить; Шапкус и эта интеллектуальная бессмыслица; Вальцель, Джойс, Бергсон, Ницше; отложить; беги отсюда, юноша; бедняжка поэтесса Розмари; может быть, уважаемые, когда-нибудь вы и набьете брюхо, но культура — сей массовый интеллектуальный менталитет — навеки останется для вас tabula rasa…[15] terra incognita… Sit venia verbo…[16] уважаемые… ибо мало иметь власть, надо еще… и зачем этот Гаучас шел в Россию? Зачем зачем зачем — колотилась кровь в висках; Соната передернула плечами и отвернулась; зачем, в конце концов, он шел сюда, к Сонате — неужели затем, чтобы опять слушать про Даубараса, который, право же, тут ни при чем; хотя тогда они с Шапкусом…