Токийские легенды (Tokyo kitanshu)
Шрифт:
— Когда зазвонил телефон, я как раз собиралась готовить оладьи. Мы всегда печем их в воскресенье по утрам. Муж, когда не ездит на гольф, наедается оладий до отвала. Он их очень любит. А еще кладет сверху прожаренный до хруста бекон.
«Немудрено, что поправился на десять кило», — подумал я, но, разумеется, вслух этого не произнес.
— Через двадцать пять минут раздался звонок от мужа. «Мать почти успокоилась, я сейчас поднимаюсь. Сделай так, чтоб мы сразу сели за стол. Есть хочу», — сказал он. Я сразу же разогрела сковороду и стала печь оладьи. Обжарила бекон, разогрела до нужной температуры
Женщина посмотрела мне в лицо. Я молча ждал продолжения. Она стряхнула с юбки на коленях воображаемый мусор.
— Муж растворился. Как дым. И с тех пор о нем не слышно ничего. Бесследно пропал между двадцать четвертым и двадцать шестым этажами.
— Разумеется, вы сообщили об этом в полицию.
— Естественно, — сказала женщина и слегка скривила губы. — Когда он не вернулся к часу дня, я позвонила в полицию. Но, откровенно говоря, энтузиазма в их расследовании не наблюдалось. Пришел дежурный из участка и, поняв, что следов насилия нет, сразу потерял всякий интерес. Только сказал: «Подождите пару дней. Если не вернется — идите в управление, составляйте заявление о пропаже человека». Полиция, судя по всему, сочла, что муж просто взял и куда-то ушел. Просто так. Импульсивно. Опостылела ему такая жизнь, вот и подался куда глаза глядят. Но подумайте хорошенько. Это же бессмыслица. Муж направился к матери с пустыми руками: без кошелька, без водительских прав, без кредитных карточек, в конце концов, без часов. Он даже не побрился. Вдобавок позвонил и велел печь оладьи: мол, сейчас возвращаюсь. Скажите мне, какой человек, уходя из дому, будет звонить по такому поводу? Разве нет?
— Вы совершенно правы, — согласился я. — Кстати, он всегда ходит на двадцать четвертый этаж по лестнице?
— Муж… никогда не пользуется лифтом. Он не любит лифты. Говорил, что не может находиться в таком тесном пространстве.
— Но при этом вы выбрали для жилья двадцать шестой этаж? Так высоко?
— Да, муж постоянно ходит по лестнице. Ему не в тягость ни подниматься, ни спускаться. К тому же он считает, что это полезно для ног, и борется так с лишним весом. Конечно, времени на подъем и спуск уходит немало.
«Оладьи, 10 кг, 26-й этаж, лестница, лифт» — записал я в блокноте. И попробовал представить себе свежеиспеченные оладьи… и шагающего по лестнице мужчину.
Женщина сказала:
— Вот, в общем, все, чем мы располагаем. Возьметесь за это дело?
Тут и думать нечего. Это как раз то, что мне нужно. Однако я сделал вид, будто проверяю график работы, вношу в него какие-то коррективы. Согласись я с ходу, словно изголодался по работе, женщина заподозрит неладное.
— Сегодня до обеда у меня как раз есть время, — сказал я и бросил взгляд на часы. Без двадцати пяти двенадцать. — Если вы не против, давайте сходим к вам домой прямо сейчас. Я хочу осмотреть то место, где в последний раз видели вашего мужа.
— Конечно, — сказала женщина и слегка нахмурилась. — То есть это значит, что за работу вы беретесь?
— Да, хотелось бы.
— Но мы, кажется, не обсудили вопрос о гонораре?
— Гонорар не нужен.
— В каком смысле? — уставилась на меня женщина.
— В том смысле, что даром.
— Но позвольте, это же ваша работа!
— Да нет же. Это не работа. Просто частная добровольная помощь. Поэтому вам не будет стоить ничего.
— Добровольная?
— Именно.
— Но даже при этом необходимые расходы…
— Я ни за что не приму никакой компенсации. Чистой воды волонтерство, поэтому получение денег невозможно ни при каких обстоятельствах.
По ее лицу было видно, что она в смятении. Пришлось объяснить:
— К счастью, у меня есть достаточный для жизни источник доходов в другой области. Моей целью не является получение денег. Просто мне самому интересно искать пропавших людей.
Точнее было бы сказать — людей, пропавших определенным образом. Но обмолвись я об этом — и разговор перейдет в щекотливое русло.
— К тому же у меня есть кое-какие способности.
— Как-нибудь связанные с религией? Или это какой-то нью-эйдж?
— Нет, ничего общего ни с религией, ни с нью-эйджем.
Ее взгляд скользнул по острым шпилькам туфель. Того и гляди схватит их и кинется на меня.
— Супруг часто говорил, что ни в коем случае нельзя верить тому, что даром, — сказала она. — Может, это невежливо, только, по его словам, где-то непременно есть невидимый шнурок. Проку от такого не будет.
— В целом я вполне согласен с вашим супругом. В этом высокоразвитом капиталистическом мире бесплатный сыр бывает только в мышеловке. Воистину так. Однако мне бы хотелось, чтобы вы в меня поверили. Стоит лишь вам согласиться, и дело сдвинется с места.
Она взяла лежавший рядом ридикюль «Луи Вуитон», элегантно звякнула молнией и вынула толстенный конверт. Заклеенный. Точную сумму можно было только предполагать, но смотрелся он увесисто.
— Я на всякий случай принесла для расходов на предварительное расследование…
Я непримиримо покачал головой.
— Я ни в коем случае не принимаю ни деньги, ни благодарственные подарки или услуги. Это правило.
Если я приму оплату или вознаграждение, действия, которые я намерен предпринять, потеряют смысл. Если у вас есть лишние деньги и вы скажете, что безвозмездность моих услуг не дает вам покоя, — пожертвуйте эти деньги какой-нибудь благотворительной организации. Скажем, Обществу защиты животных или Фонду воспитания сирот автокатастроф. Куда угодно. Таким образом ваше моральное бремя в какой-то мере облегчится.
Она скривилась и, глубоко вздохнув, безмолвно опустила конверт в ридикюль. После чего положила вернувший себе пухлость и успокоенность «Луи Вуитон» на прежнее место. Коснулась рукой переносицы и посмотрела на меня, как на собаку, которая не бежит за брошенной палкой.
— Действия, которые вы намерены предпринять? — отчего-то сухо произнесла она.
Я кивнул и положил очинённый карандаш в пенал.
Женщина на острых шпильках проводила меня к пролетам лестницы дома между двадцать четвертым и двадцать шестым этажами. Показала дверь своей квартиры (номер 2609), затем дверь квартиры свекрови (номер 2417). Два этажа соединялись широкой лестницей. Туда-обратно даже медленным шагом — от силы пять минут.