Токийские легенды (Tokyo kitanshu)
Шрифт:
— Очень давно. Начал, когда ты еще не родилась.
— Вот что! — воскликнула девочка и, разглядывая собственную ладонь, о чем-то вдруг задумалась. — Давай я буду тебе помогать? Искать…
— Буду очень рад, если поможешь.
— Одним словом, нужно искать дверь, или зонтик, или пончики, или слона… или что-то в этом роде, так?
— Именно, — ответил я. — Но понятное с первого взгляда: вот оно!
— Здорово! — обрадовалась девочка. — Но сейчас мне надо идти: у меня сегодня балет.
— Тогда пока, — сказал я. — Спасибо, что поболтала со мной.
— Это… скажи еще раз, как называются твои любимые пончики?
— «Старомодные».
Нахмурив лоб, девочка несколько раз повторила про себя: старо-модные, старо-модные.
— До свидания, — сказала она напоследок.
— До свидания, — ответил я.
А она встала с дивана и, напевая себе под нос, поднялась по лестнице и пропала из виду. Я же, закрыв глаза, опять вверил себя течению времени, бесцельно его убивая.
В субботу позвонила заказчица.
— Муж нашелся, — выпалила она. Без приветствия и прочих церемоний.
— Нашелся? — переспросил я.
— Да, вчера днем. Позвонили из полиции. Его обнаружили спящим на скамейке в зале ожидания вокзала Сэндай [10] . Без денег, без документов. Благо постепенно вспомнил имя, адрес и номер телефона. Я сразу поехала в Сэндай. Без сомнения, это он.
— А каким он образом… в Сэндае? — поинтересовался я.
10
Около 360 км от Токио.
— Он и сам не может понять. Говорит, очнулся — лежу на скамейке вокзала Сэндай, а дежурный по станции трясет за плечо. При этом совершенно не может вспомнить, как без гроша в кармане оказался там, где и что делал целых двадцать дней, каким образом питался…
— Во что он был одет?
— В чем вышел из дома. За двадцать дней отросла борода, похудел на добрых десять кило. Где-то потерял очки. Я вам сейчас звоню из больницы Сэндая. Муж здесь проходит медицинское обследование: томография, рентген, психиатрическая экспертиза… Врачи сказали, что головной мозг работает нормально и физическое состояние опасений не вызывает. Обычный провал памяти. Как вышел из квартиры матери, как поднимался по лестнице — помнит. Что было дальше — нет. Но, во всяком случае, надеюсь, завтра сможем вернуться в Токио вместе.
— Это хорошо.
— Я очень признательна вам за расследование. Но теперь необходимости отнимать ваше драгоценное время больше нет.
— Похоже, что так, — сказал я.
— Темное это дело, с какой стороны ни посмотри, много непонятного. Но как бы там ни было, муж вернулся живым и здоровым. Для меня это самое главное.
— Несомненно, вы правы, — сказал я. — Что здесь может быть главнее?
— Так вот о благодарности… Вы что, так и не примете?
— Как я вам уже говорил на первой встрече, я не беру ничего, что может относиться к вознаграждению. Поэтому прошу вас даже не беспокоиться. При этом благодарю за беспокойство.
Повисло молчание. Невозмутимое: дескать, мое дело предложить, и я это сделала. Я тоже по мере сил поучаствовал в этом молчании, какое-то время наслаждаясь его невозмутимостью.
— Ну, будьте здоровы, — вскоре произнесла женщина и повесила трубку. С каким-то, я бы даже сказал, сочувствием.
Я тоже опустил трубку. Затем, вращая в руке новый карандаш, уставился в белый лист блокнота. Этот белый как снег лист напомнил мне о только что вернувшейся из химчистки свежей простыне. В свою очередь, свежая простыня напомнила о вальяжно дремавшем на ней покладистом трехцветном бобтейле. Образ дремлющего на свежей простыне покладистого бобтейла несколько меня успокоил. Затем я напряг память и аккуратно записал на белом блокнотном листе одно за другим: «Вокзал Сэндай, в пятницу около полудня, телефон, похудел на 10 кило, та же одежда, очки утеряны, провал памяти на 20 дней».
Провал памяти на двадцать дней.
Я положил карандаш на стол, откинулся на стуле и посмотрел в потолок. Оказывается, по нему разбегается узор неправильной формы. Я присмотрелся, и мне показалось, что он напоминает карту звездного неба. Разглядывая это вымышленное небо, я подумал: ради собственного здоровья, пожалуй, стоит снова закурить. В голове продолжали едва слышно цокать по лестнице шпильки.
— Курумидзава-сан, — заговорил я вслух, обращаясь к углу на потолке, — добро пожаловать назад, в реальный мир. В красивый трехмерный мир, окружающий вас: с его страдающей неврозом страха мамашей, женой на шпильках, что как ледорубы, с его «Меррилл Линчем»…
А я опять буду искать нечто, формой похожее на дверь, или зонтик, или пончик, или слона, — где-нибудь в другом месте. Там, где бы оно ни нашлось.
Перекати-камень в форме почки
Вот что сказал отец, когда Дзюмпэю было шестнадцать. Хоть в жилах сына и текла родительская кровь, их отношения не располагали к беседам по душам. К тому же отец лишь изредка высказывал свои философские (философские ли? пожалуй) взгляды на жизнь, поэтому тот диалог врезался в память отчетливо. Но что к нему привело, Дзюмпэй совершенно не помнил.
— Лишь три женщины по-настоящему имеют для мужчины смысл в жизни. Это не много, но и не мало, — сказал отец.
Даже не сказал — заявил. Равнодушно, однако все же категорично. Таким тоном говорят, что Земля делает оборот вокруг Солнца за год. Дзюмпэй молчал и слушал. Он удивился этой фразе, сказанной ни с того ни с сего, и как-то даже не смог сообразить, что должен ответить.
— Поэтому сколько бы ты ни знакомился и ни встречался с разными женщинами, — продолжал отец, — ошибешься в выборе — считай, зря потратил попытку. Запомни это хорошенько.