Толкин русскими глазами

Хукер Марк Т.

Во вступительной статье к русскому изданию романов Клайва С. Льюиса "За пределы безмолвной планеты" и "Переландра" Яков Кротов с глубоким пониманием объясняет феномен популярности толкинизма, сравнивая повествовательные подходы Льюиса и Толкина к теме Бога57. Подход Льюиса он считает "положительно богословским", а Толкина - "отрицательно богословским". "Круг ведь можно нарисовать, заштриховывая его плоскость черным, а можно - заштриховывая черным поле вокруг круглого кусочка чистого листа. Можно говорить о Боге: "Он - то-то и то-то" (и это всегда будет аллегорией, ибо все известные нам "то-то", даже самый свет и жизнь, сотворены Богом и Богом не являются). А можно говорить: "Бог - не то и не то"".

Выбранный Толкином путь "отрицательного богословия" не только приманчивее (хотя в отсутствие

таланта этот путь может быть и занудным, и бездарным). Он не отпугивает необходимостью думать, искать затаенный смысл - ибо смысл целенаправленно и полностью изъят. Толкин действительно развлекает, не поучая - чего Льюис не смог избежать. Путь Толкина выгоднее богословски - ибо, не говоря ничего о Боге положительно, Толкин избегает риска ошибиться. <...> А Толкину вменять в вину нечего - ибо он ничего вообще не сказал. Известно, однако, что вакуум крепче соединяет две полусферы, нежели любые связи и цепи. Путь Толкина притягательнее не только кажущейся легкостью. Он поражает в самое сердце мир, который облечен в броню кокетливого религиозного целомудрия, который боится всякого слова о Боге, которому уже "плешь проели" повторением имени Христа, который склонен затыкать уши, слушая любую проповедь, заведомо почитая ее пошлостью. Наш мир - не одна из многих цивилизаций, а цивилизация, веками бывшая христианской, "переевшая" христианства (пресного, разумеется, то есть без Христа). Поэтому прямой или хотя бы аллегорический разговор на подобные темы в нашей культуре часто отпугивает слушателей, не начавшись.

Толкин, разумеется, не отпугнул российскую аудиторию. Легко представить, что объяснение Кротова следует из трактовки Джонстоном победы католицизма в противостоянии вероисповеданий в Англии 30-х годов. Религиозные верования, по мнению Джонстона, "легче допускают сосуществование скептицизма и веры. Однажды усвоенная, религиозная вера может пребывать почти вне поля зрения, иногда давая о себе знать, но в основном оставаясь на заднем плане - спасительной сетью против отчаяния. Политические убеждения, с другой стороны, требовали переднего плана, ограничивая возможности романистов рамками, которые, в конце концов, и обрекли их на поражение"58.

В сегодняшней России, после дискредитации марксизма провалом советского социального эксперимента, рыночный капитализм и религия - то, к чему устремляется молодое поколение в поисках веры. Описанное Джонстоном брожение английского общества 30-х годов, основанное на многочисленных автобиографиях и воспоминаниях, можно с успехом применить и к России постсоветского периода 90-х годов. Джонстоновское описание "движения от уверенности к неуверенности, от порядка к хаосу, движения, которое индивидуум чувствует, но не в состоянии контролировать"59 созвучно описанию Ириной Шрейнер современной России в ее докладе "Феномен ниеннизма", где она рассматривает ниеннизм в качестве ответа на полную невозможность "влиять на события и процессы, даже не происходящие в окружающем мире, а - формирующие окружающий мир".

При ближайшем рассмотрении материалы Круглого Стола ("Профессор Толкин и его наследие"), на котором выступала Шрейнер, помогают проникнуть в суть и понять широту спектра русского поиска объекта веры в произведениях Толкина. Во вступительном слове Петр Чистяков (организатор мероприятия), охарактеризовал русский толкинизм как "явление необычайно многогранное, многоплановое, со своей непростой внутренней структурой". Широкий диапазон тем, обсуждавшихся в ходе заседаний, подтверждает его оценку.

Сравнение Марией Штейнман Толкина и К. С. Льюиса в ее докладе "Проза Толкина и Льюиса: формальное сходство и различная тематика", указывают на все увеличивающийся разрыв в популярности этих писателей. В то время как Льюис делал упор на философию, теологию и дидактику, Толкин создал свой собственный миф. Стремление попасть во "вторичное сознание" иного мира Толкина стало целью многих молодых россиян, и эта сторона явления русского толкинизма описывается как "неоязычество". Штейнман предполагает, что Толкин был бы весьма удивлен, услышав, как его называют "неоязычником", но проницательно замечает, что в гораздо большей степени имя Толкина связывается с молодежной культурой, чем с его философией.

Эту точку зрения, не сговариваясь,

поддержали Петр Чистяков и Михаил Андреевич Сиверцев, обсуждавшие в своих докладах такой парадокс, как наличие русских "толкинистов", не читавших Толкина. Их мнение перекликается со словами Асмолова и Каменкович. Это и есть адаптация Толкина к русскому менталитету.

В своем докладе "Произведения Толкина: священные тексты или псевдоисторические хроники?" Петр Чистяков исследует статус толкиновских "псевдоисторических хроник" в русском толкинизме. "Движение изначально возникает вокруг текста, как бы "вырастая" из него. <...> Текст Толкина является своего рода связующим звеном между двумя пространствами: мира квазиисторического прошлого и современности". Русский толкинизм, однако, гораздо шире текста как такового. Чистяков утверждает, основываясь на современном опыте, что можно быть толкинистом, не читая Толкина. Эта, казалось бы парадоксальная ситуация объясняется тем, что толкиновская реальность оказывается гораздо обширнее текста, многие ее аспекты остаются за рамками повествования, будучи намеченными Толкином. Это означает, что, "поскольку текст и мир Толкина не тождественны <...>, то и погружение в тот мир возможно минуя собственно текст Толкина". Тексты, однако, сохраняют свой статус в качестве священных для движения, которое начинает функционировать самостоятельно, вне прямой связи с ними.

В прениях по докладу Чистякова Кэтрин Кинн отметила, что хотя и "существуют люди, которые воспринимают эти тексты как священные, но не надо это переносить на всех. Таких людей очень мало". Проводя параллель между современным толкиновским движением и бывшим советским коммунизмом, она говорит, что и до сих пор "есть люди, которые свято верят в историю КПСС", но она от этого не становится истиной.

Дмитрий Громов соглашается с мнением Кинн в своем докладе "Толкинизм как рецидив мифологического сознания", где он исследует, может ли толкиновская мифология, определенная как "специфическое восприятие мира", стать религией. Обращая внимание на то, что "несомненно, мифологическое сознание религиозно", он добавляет: "хотя на самом деле, большинство людей относящихся к этой системе, воспринимают толкинизм не как определенную форму мышления, а как игру", имея в виду популярные "Хоббитские Игры".

Владимир Свиридов, член ТТТ, присутствовавший на конференции, считает, что религиозное содержание произведений Толкина не играет существенной роли для "толкинутых". Например, в проекте ТТТ участвуют христиане и атеисты, а также верующие нехристиане, и религиозные проблемы не влияют на работу проекта, цель которого - донести тексты Толкина до русскоязычного мира, продолжает Свиридов. Он указывает, что устав проекта однозначно запрещает членам команды совершать любые религиозные или атеистические действия от имени проекта60.

В своем докладе "Параллельные сюжеты в "Сильмариллионе" и "Властелине Колец" как отражение христианства и теории "северного мужества"" Кэтрин Кинн комментирует тенденцию исследователей Толкина сосредотачиваться лишь на одном из аспектов его мифологии. Подобные исследования либо демонстрируют ее близость к христианству или христианизированной мифологии, либо уподобляют ее европейской языческой мифологии. Кинн считает, что Толкина надо сравнивать с Толкином, исследуя развитие индивидуальных сюжетных линий в его легендариуме, и приводит в пример статью Ириной Емельяновой, "которая рассматривает формирование сюжета о Финроде и его смысл. Собственно, она рассматривает этот сюжет, его историю, как момент перехода, сопряжения этики и модели поведения языческой, "северного мужества", северного героизма и христианской. Это преодоление барьера между двумя этиками". Христианство проникает в дохристианский мир Толкина через действия его героев. "Но герой погибает и не спасает никого - он губит всех, кто находится рядом с ним, потому что он действует в рамках языческой мифологемы, языческого образа действия. А не-герой - то есть персонаж, который действует вопреки этому стереотипу - становится спасителем. <...> Евангелизация этого сюжета - это то, о чем Толкин говорил в своей лекции о волшебных сказках, что в каждой сказке мы можем увидеть Евангелие. Таким образом реализуется эта дуалистичность мифологии и таким образом она переплетается".