Только бы выжить
Шрифт:
Начинался новый день, солнце едва пробивалось через плотные облака, сосны шумели. Старик проковылял к плетню, положил ладонь на жердь и вздохнул. Именно в эту тихую минуту для себя он решил, что выполнит требование партизан. С чистым сердцем. Это ничего не исправит, конечно. Лесные бойцы будут также бескомпромиссно ненавидеть его. Никакими барашками не смыть клеймо предателя. Пусть так. Но если он и на самом деле безнравственный и конченный мерзавец, враг рода человеческого, то нужно сейчас же сообщить о случившемся полиции, подготовить засаду в Марьином логу. Но так он… никогда не поступит, нет. Хотя бы потому, что уже поздно. Его спросят – почему не сделал этого сразу, как партизан ушёл? Его бы выследили с собаками.
Так
Впрочем, можно ничего не предпринимать, и жить дальше. Вряд ли партизаны отважатся на вторую дерзкую вылазку. Раз послали бойца за провизией, дела у них неважные. Старик быстро обрубил начавшийся в душе спор. Выбор сделан. И он принял его как единственный верный.
Закурив, он подумал, что поступит так, как решил. В том числе потому, что ему на самом деле захотелось помочь. Сделать доброе дело… для себя. Может быть, найти оправдание, исправиться, или нет… Как это назвать – неважно, теперь уже всё неважно. Староста сделает то, что попросил партизан, притом спокойно и тихо. Вернётся домой, и завтра наступит новый день, потом следующий. Конечно, будет много плохого, придётся и дальше служить немцам и делать работу, за которую старика будут ненавидеть всё сильней, но… в душе у него будет хоть какая-то опора. С этой простой и почему-то согревающей мыслью он поплёлся в овчарню. Выбрав барашка пожирнее, он полязгал ножом об оселок и принялся за дело. Думая о событиях минувшей ночи, Михась не сразу заметил, что кто-то навис чёрным силуэтом в дверях:
– Староста, ну и как тебя понять-то? Ты же в контору должен был зайти, совсем плохой стал на старости лет? – старик по голосу узнал Троху. Это был тот самый уголовник, который убил его сына в драке, сидел в Бобруйске, а с приходом новой власти вызвался служить в полицию. Сейчас он смотрел на старика снисходительно, с усмешкой и любопытством. Казалось, что высокий детина видит всё насквозь, будто знает о ночном визите, а главное о том, зачем и кому староста режет барашка.
Полицай улыбался, и Михась помнил, что с таким весёлым и беспечным видом Троха мог убивать направо и налево.
– Да занемог я, прохворал…
– Али прохворал? А барана режешь!
– Спина ноет, жир потребен натираться, – Михась нагнулся к барану.
– А я вижу, темнишь! – Троха рассмеялся добродушно, но от этого смеха у старосты пересохло во рту.
– Как есть, не хочешь не верь. Ты по какой справе до меня?
– А вот не задаром я всё ж таки волосному старшине сказал, что тебе давно пора искать замену. На ходу, что было минуту назад, забываешь. Я ж тебе сказал, что ты должен был быть в конторе, там важный гость приехал. Али снова забылся?
– Да приду я, приду!
Старик отвернулся, показывая, что разговор окончен. Он копался в тёплом нутре, барашек смотрел мутными глазами, в них застыли удивление и ужас.
Спустя час, взяв подмышку учётную книгу, староста появился в конторе. Там на самом деле был небольшой переполох – прилетала важная птица. Михась не мог понять, кто он – свой ли, или немец, вроде бы даже окружной комиссар, или с волостного управления, старик путался в должностях оккупационной иерархии. Говорил этот человек только по-русски и весьма чётко. Он задал много опросов, и староста вспотел, поминутно заглядывая в талмуд. Статистику по продналогам он знал хорошо, но боялся ошибиться, словно от каждого слова зависело, останется ли у него голова на плечах, или слетит, лишь только он доковыляет к выходу.
Впрочем, приезжий хотел выглядеть добрым, участливым. Видя, как утомил старика вопросами и уточнениями, он улыбнулся. Михась, утерев пот с шеи, попробовал тоже, но лишь скривил беззубый рот.
– Михась Елизарович, – человек обратился к нему тепло, но большая залысина, птичьи черты лица и вся манера его вызывали внутреннее содрогание. Старик так и не понимал до конца, кто перед ним. Выработанное с годами чутьё подсказывало, что этот человек щелчком ногтя может сделать так, что старосту увезут в застенки. – Перестаньте волноваться, дорогой вы мой. Я не слепой и вижу, как вы старательно относитесь к обязанностям. Недочёты быстро исправите, не сомневаюсь. Но всё же помните: работая на великую Германию, их просто быть не должно! Но ведь важно и другое, – он привстал и стал расхаживать. Остановился перед портретом Гитлера, будто фюрер мог оценить всю правду и своевременность его речи:
– Вот не будете же скрывать, что не все жители села с охотой отдают масло, муку, мясо и так далее? – Михась кивнул, и пожалел, не зная, как оценят жест. – А за это спрос с вас. Потому что с людьми нужно уметь работать, они должны понимать, ради чего необходимо сегодня отдавать порой и последнее. Для будущей победы. Нашей общей великой победы над большевизмом. Белорусский народ как никакой другой пострадал от ига большевиков, а теперь наступает новое светлое время. Всё будет по-другому. Люди получат землю, немецкий и белорусский крестьянин будут трудиться, взаимовыручка станет основой хорошей жизни. Очень и очень многое хорошее уже сделано сейчас, восстанавливаются поруганные большевиками храмы, общественные организации, союзы молодёжи работают над тем, чтобы возвращались традиции, исконные ценности белорусского народа. Подавляются банды, скоро будет сломлена вся эта мерзкая партизанщина. Люди понимают, что для бандитов в лесах хорошо, если у сельчан случится какая беда. Все горести народные им только на руку. И они будут вредить до тех пор, пока мы их не истребим, как крыс. Всё должно измениться, и будет только лучше! После победы настанет эпоха, которую даже трудно представить. Но однако блага разделят далеко не все, и это надо понимать. Они достанутся лишь тем крестьянам, кто оказывал содействие великой Германии, был беспощаден в борьбе с партизанами. Всё доброе, сделанное для победы, потом вспомнится.
Он помолчал, налил воды из графина, прокашлялся:
– Михась Елизарович, не мне вам, человеку уважаемого возраста и опыта рассказывать, что ничто не даётся просто так, без потерь, без жертв. И вы должны объяснять людям, усовестить их: доблестные солдаты великой Германии проливают кровь на фронтах, прорывают оборону большевиков. И многие, к сожалению гибнут! А ради чего? В том числе и для того, чтобы белорусы жили свободно от большевизма, растили и ели свой хлеб, не делили его с проклятой Москвой, и открыто верили в бога! Это разве непонятно? Осознав всю правду, люди сами должны принести для нужд фронта всё необходимое. Они не от себя отрывают, а себе же это отдают: своему будущему, своим детям! И мера эта военная, временная. Обязательно надо донести, что потом, после победы, всего в домах будет с излишком, а налоги мы отменим!
Чем больше слушал, тем сильнее кивал Михась, понимая, что теперь этот жест самый правильный. Не первый и не последний раз он слушал агитацию…
И, лишь подумал так, человек словно сумел прочитать мысли:
– То, что я говорю, староста, не агитация, не лозунги. Лозунги – только у большевиков, потому что слова все их пустые, – в голосе послышалась резкость. – Всё, что я сказал – это установка, правило. Догма! Мы ставим высокие благородные цели. Но их не достигнуть без дисциплины и порядка. Поэтому перед вами новая задача: убедить жителей села увеличить объёмы…
На этих словах во рту пересохло. Михась только теперь понял, ради чего приехал гость, в чём первопричина его пространной речи. Видимо, на фронтах дела пошли хуже, немецкое наступление буксует и всё далеко не так, как пишут в агитках. Потому теперь и требуют увеличить поставки продовольствия. А значит ему, старосте, быть тем человеком, кто будет исполнять задачу здесь, на месте. Да чтобы сообщить о том сельчанам, придётся с собой с десяток молодчиков из полиции брать, а то ведь порвут на куски люди-то, узнав о новых поборах… Ведь и так уж почитай всё выгребли.