Шрифт:
Кукушка умолкает в предгрозье
Строчки, едва различимые в свете ночного костра, плыли, туманились, бежали и таяли. Партизан Донат Кукушка, сгорбившись на пеньке, пытался сосредоточиться, читая брошюру. Он не спал толком уже пару ночей, и от пульсирующего жара подбородок предательски упал на грудь.
«При подрыве моста важным фактором, определяющим организацию работы взрывной команды, выступает время, имеющееся на подготовку…» – услышал он голос, будто брошюра, которую он читал, обрела дар речи.
Донат очнулся – ветер качнул пламя. В партизанском отряде он, недавний выпускник школы, заведовал «чёрной кухней». Ему доверили
«Ускоренное подрывание производят крупными сосредоточенными зарядами… при подрывании мостов свайные опоры необходимо…»
Он знал каждое слово наизусть. Голос внутри диктовал и диктовал, а потом затих.
Донат провалился в глухую темень, из которой не сразу, но медленно зазвучала, вернее, поплыла далёкая мелодия вальса. Играл оркестр, из темноты проявились очертания площадки, контуры деревьев, знакомые до боли места. Что-то мелькало, кружилось, он различил белые кисти рук, плавно скользящие по клавишам баяна, блеснул янтарным бедром контрабас, засияло золото трубы. Десятки каблуков отстукивали по деревянной некрашеной площадке. И он был там, словно переместился в прошлое. Будто и не было войны, и всё – только кошмарный сон. Он робко держал, боясь даже слегка сжать, тёплую ладонь Зоси. Напротив глаз – её глаза, лицо, выбившиеся из синего берета кудряшки волос. Этот сон приходил к нему не раз, став наваждением, радостным и давящим одновременно. Он снова попал в двадцать первое июня – в день, который навсегда останется лучом, промелькнувшим так ярко, что не сразу и поймёшь, что его не вернуть… Они танцуют, Зоя говорит:
– Вот он, час прощания с юностью! Пора учиться профессии, которой посвятим жизнь! – она старалась говорить высоко, торжественно, словно обращалась не к нему, а к чему-то огромному и вечному, зовущемуся Будущим, краснела и смущалась.
Какими же были они тогда открытыми, честными, и при этом наивными, как много и красиво говорили. Нарядные, опьянённые необычным вечером, торжеством, музыкой, и порывами ветра, несущими свежесть от реки Березины. С Зосей они учились за одной партой, да и в посёлке Паричи их дома на одной улице смотрели друг на друга окнами. Вот так же, как они в танце – в глаза друг другу.
– Душно, как непривычно, – выдохнула она.
– Так пойдём к реке, – предложил Донат.
Вечер плавно переходил в ночь. Они любовались, как луна отражается в Березине, едва различимы контуры осоки и деревьев на другом берегу; шумит вода, заглушая далёкий уже теперь оркестр. В груди у Доната было тепло, и чем дальше они удалялись и оставались одни, тем больше пламя внутри разгоралось, переходя в нестерпимое жжение.
Не в силах больше ждать, он… признался.
Зося покраснела, отвела глаза, заплакала и бросилась вниз по косогору. На выпускной девочкам разрешили туфли на маленьком каблучке. Зося обула их впервые, нога подвернулась, она вскрикнула и покатилась вниз. Донат бросился следом, но и сам не удержался, под ботинком осыпался песок, и он упал рядом с ней… Они лежали долго и молча, глядя в глаза, а потом рассмеялись. Зося дрожала, когда он поцеловал её.
Потом они гуляли вдоль берега:
– А помнишь, как я тебя защищала от дурачков наших? – спросила она.
– Помню, – ответил он, неумело держа её за локоть.
Фамилия Кукушка – вполне белорусская. Но дети есть дети, и порой их насмешки безжалостны. Донат не забыл, как одноклассники куковали и изощрялись в шутках:
– Я хочу стать учёным, изучить фольклор нашей земли, легенды и предания, – сказала она. – Вот поступлю, и буду каждое лето ездить в экспедиции по нашим деревням. Былички, сказания белорусские запишу от стариков.
– Что в этом интересного? По мне так, кроме химии, ничего лучше в мире нет.
Она опустила глаза:
– Нет, ты не прав. Возьмём, например, такую интересную птицу – кукушка.
– А что сразу кукушка?
– Не горячись, а послушай. Знаешь, почему в народе говорят, что она плачет? И о ком плачет?
– Может, о чём плачет?
– Нет, о ком. Кого она ищет и ждёт? И почему ей приходится подкладывать яйца в чужие гнёзда?
– Нет, не знаю, – ответил Донат.
Им встречались пары и группки ребят с гармонистом по центру, одни направлялись к пристани и лодкам, другие – к паромной переправе. Было около трёх часов ночи, светало.
– Это предание мне рассказала моя бабушка. Твой дом напротив, вас и кличут семьёй Кукушек. Поэтому для меня с детства эта история тесно связана, переплетена… с тобой. Жил-был в стародавние времена Кук – Великий Птах, царь птатства – всех птиц земных. И жил он в Костяном Дворце, а назван он так, потому что построен из костей врагов, из тех, кто смел нападать или обижать малых и беззащитных сородичей Кука, его подданных. Любил он птиц одинаково, без разбора, как родных детей. И был страшный орёл, родился он в иноземье, окреп там, питаясь чужой кровью, насытился и возомнил, что смеет идти войной на Кука и его птатство. И случилась тогда война великая, и каждый четвёртый птах погиб, но выстоял народ птичий. Пережили чёрное время, одолев злого орла. Летал Кук по лесу, все его уважали. И родилось много славных потомков у Кука, и всё благодаря тому, что была у него верная и любящая жена – Кукушка. Никогда она не покидала гнезда во дворце, и все мысли у неё были о потомстве и муже. Но однажды…
Зося подняла глаза к небу, и замерла. В воздухе раздался неясный, далёкий гул, словно выли тысячи моторов самолётов, и она вздрогнула:
– И вот однажды Кук – Великий Птах, исчез. С той поры плачет, ищет его Кукушка по всем краям, лесам и полям, кличет: «Ку-ку!», зовёт суженого по имени. И не может никак отыскать. Она – верная жена, и, пока не вернулся хозяин, подкладывает яйца в чужие гнёзда. Деток-то её выхаживают, хотя порой птенец её в гнезде – самый требовательный, прожорливый. Всё птатство давно не верит, что Кук вернётся, только она одна на всём свете…
Пока Зося говорила, со стороны леса мерно звучал, отдаваясь эхом, голос кукушки. Птица умолкла, когда завершился её рассказ. А гул в предрассветном небе стал ещё слышнее:
– Вот и прошёл наш выпускной, кончилось детство, – вздохнула она. – Что же это за шум? По старому календарю, церковному, двадцать первое июня – день Фёдора Стратилата. Говорят, Стратилат грозами богат. Грозы вроде бы не было, но кукушка всегда умолкает в предгрозье…
…Донат проснулся. Предрассветный ветер теребил листочки брошюры, что лежала на коленях: «Солдату о подрывном деле». Довоенное издание, подарок командира отряда. Да, всё поменялось в мире… в одночасье. Завтра Донату Кукушке предстояло вместе с отрядом подорвать мост.