Только позови

Джонс Джеймс

Только сейчас до Прелла начало доходить, что Стрейндж звонит не столько из-за Лэндерса, сколько из-за себя самого. Он, Прелл, никогда не был близок с Лэндерсом, даже плохо знал его. Лэндерс — не кадровый, с пополнением пришел. Зато Стрейндж — настоящий кореш. И раз он нужен Стрейнджу, значит, нужен.

— Бывает же, правда? — настойчиво повторил Стрейндж.

— Не знаю, вообще-то бывает, — неуверенно ответил Прелл. — Слышь, Джонни, сейчас мы все равно ничего не решим. Может, еще что есть, чего мы не знаем. А что Уинч говорит?

Он-то что думает?

— У него разве узнаешь когда? Здорово вроде растревожен. А я подавно, если по чести сказать. Но тебя-то я не хочу беспокоить, хотя и звоню.

— По-настоящему-то я с ним не очень, — медленно проговорил Прелл.

— Знаю я, но как-никак вместе вчетвером обратно плыли.

— Помню. Он еще несколько раз ко мне в салон заглядывал, — говорил Прелл, а сам судорожно искал и не находил верные слова, чтобы успокоить друга.

— Ага, а мы… — Прелл слышал, как Стрейндж глотнул воздуха. — А мы тут потрудились малость, чтобы он получил нормальное увольнение вчистую. Уинч особенно постарался. Думал, он этого хочет. Лэндерс и сам говорил: только того, мол, и хочу — уволиться к чертям из армии. Одному лейтенанту… — голос пошел вверх и осекся.

— Да, ты говорил. Я думал, что все устроилось.

— Ты поставь себя на его место. Тебя вышибают из армии, ты выходишь за ворота госпиталя — и все. Как бы тебе было?

— Плохо, — согласился Прелл. — Но я — другое дело. Он ведь не кадровый солдат… Ну, вообще — не из кадровых, — поправился он. — Он же сам хотел уволиться.

— Да, верно это, не кадровый, — неуверенно протянул Стрейндж.

— Послушай, Джонни, ты… это самое… не раскисай. Через пару недель я буду в Килрейни. Потолкуй пока с Уинчем.

— Не хочет он ни о чем толковать.

Конечно, не хочет, подлец этакий, подумал Прелл раздраженно.

— Вернусь вот — и поговорим про все, хорошо?

— Ладно. Ты не подумай, что я помираю. Просто решил, что надо тебе сообщить.

— Правильно решил. Хорошо сделал, что позвонил, — соврал Прелл. — Если что, завтра тоже звони. Послезавтра мы уже в Небраску махнем, в Линкольне будем.

— Ладно. Ты не беспокойся, слышишь? За меня-то нечего беспокоиться. У меня все нормально. Приедешь — увидимся.

— Как там, в новой части? — поинтересовался Прелл.

— Нормально. Чего тут может быть? Я ведь теперь в войсках связи. Сварганить ребятам чего посъедобнее и раздать, пока не остыло, — всего и делов-то.

— Небось лопают и похваливают, — помимо воли расплылся Прелл и спохватился: ну, не идиот ли, не видит же его Стрейндж.

— Вроде довольны. Ну ладно, пока. — Но прежде, чем повесить трубку, вежливо осведомился: — У тебя-то как, порядок?

— Полный! — бодро ответил Прелл. — Я и не знал, что уродился оратором.

— Ну и замечательно.

В трубке щелкнуло и замолкло. Прелл вдруг понял, что весь разговор простоял на ногах, и ныли они безбожно. Он снова растянулся на кровати и начал себя корить.

Ему

было стыдно, что он не подбодрил Стрейнджа как следует. Стыдно, что сравнительно спокойно воспринял известие о смерти Лэндерса. Стыдно и жаль, что не пытался по-настоящему сдружиться с ним — почему так вышло?

Но больше всего Прелла тяготила нынешняя его роль. Во что он ввязался? Толкает речуги, платным агитатором заделался. Шут записной — вот он кто, хоть и с высшей военной наградой. Бригада ломает комедию, и он с ними.

На Прелла снова нахлынуло горькое чувство ненужности и смехотворности того, что они делают. Оно наваливалось каждый день, тяжелее и упорнее раз от разу, и он бился что есть силы, тщетно стараясь избавиться от него.

Это чувство поднималось в нем примерно в одно и то же время, к вечеру. Они мотались целый день по городу, потом он возвращался в гостиницу, чтобы передохнуть перед торжественным сборищем с его выступлением или перед очередной попойкой с этими голливудскими хлыщами, вырядившимися в армейскую форму. Он ложился на кровать, чтобы дать отдых ногам, и мучительно думал.

Шут и есть, взывай к долгу, дави на слезу — что угодно, лишь бы народ раскошелился на поганые облигации. Форменный шут, только называется «главным исполнителем», вокруг которого вьются разные «осветители», «звукооператоры» да еще «сценаристы», «режиссеры», «продюсеры». И каждый указывает, что говорить и как, куда встать и где сесть. На кой ему это? Что он тут делает?

У Прелла не было ответов на одолевавшие его вопросы. Вернее, он знал ответ, один-единственный, простой, и с самого начала его знал: он хотел любой ценой остаться в армии. А выбор был один: или вот так, или давай на улицу в штатском пиджачке.

Один раз Прелл уже пережил те же сомнения — давно, еще в начале декабря, перед тем как было принято окончательное решение. Его вызвал генерал Стивенс, тогда еще полковник, и предложил на выбор: демобилизация или участие в распространении военного займа. Стивенс был настолько любезен, что предложил обсудить оба варианта. Тогда они все и порешили вдвоем.

— Я понимаю, что идея может показаться непривлекательной, — говорил Стивенс. — Но другого способа я не вижу. Иначе мы не имеем права держать вас в армии. Я подразумеваю ваше состояние.

Седоволосый, подтянутый, он отодвинулся вместе с креслом от стола и с улыбкой смотрел на сидевшего перед ним в инвалидной коляске Прелла.

— Признаюсь, я испытываю какую-то личную заинтересованность в ваших делах, Бобби. Это началось, когда мы только познакомились. Вы протестовали против ампутации, и мы вместе искали выход, помните?

— Конечно, помню, сэр, — отвечал Прелл хриплым голосом.

— Тогда у вас еще не было Почетной медали, а многие полагали, что не будет и ног. — Полковник благодушно улыбался. — Я хорошо помню ваше заявление о том, что вы мечтаете прослужить в армии все двадцать лет.