Только ты
Шрифт:
Я уставился на кровать, вспоминая многие ночи, когда мой младший брат спал у моих ног. Он всегда хотел, чтобы я рассказывал истории о привидениях, но потом ему становилось слишком страшно, и он возвращался в свою кровать — по крайней мере, так он тогда объяснял. Но, возможно, он просто хотел быть рядом со мной. Я жаловался маме на это, ныл, что это моя комната, и я не хочу ее делить. А когда его не стало, не было ничего, чего бы я не отдал, чтобы он снова оказался у подножия моей кровати.
Я уложил Пейсли на новое одеяло с узором из маргариток, затем достал из сумки пеленку
Тихо злясь, я выполнял все действия, едва осознавая, что делаю.
Как моя мать могла сказать мне такие вещи? Как она могла предположить, что я могу потерять Пейсли так же, как мы потеряли Адама? Разве она не знала, что эта потеря до сих пор преследует меня? Разве она не понимала, как это повлияло на меня? Или не видит, чем я пожертвовал, чтобы защитить себя от подобных страданий? Она просто бросает мои страхи мне в лицо, напоминая, как опасно любить такого уязвимого человека, как ребенок.
У меня свело живот.
Когда Пейсли была снова одета, я взял ее на руки и прижал к груди, уткнув ее голову под свой подбородок.
— Я никогда не позволю, чтобы с тобой что-нибудь случилось, — тихо пообещал я ей. — Никогда.
Но как только я произнес эти слова, то осознал их пустоту.
Как я могу дать такое обещание? Какой силой я обладаю, чтобы защитить ее?
Я не был супергероем. Я был просто парнем, у которого не сработал презерватив. В моем пути к отцовству не было ни чести, ни благородства. Я даже не хотел этого.
Что, если я заслужил наказание за это? Что, если потерять ее будет моим пожизненным приговором?
Я поцеловал ее макушку, позволив губам коснуться ее мягких темных волос. Я вдыхал ее чистый детский запах. И сжал ее крепче, так крепко, что она начала извиваться и суетиться.
Я немного ослабил свою хватку, но мысли продолжали мучить меня. Глядя на кровать, где я провел так много ночей, молясь и надеясь на чудо, будучи уверенным, что оно произойдет, а затем разбитым до неузнаваемости, когда этого не случилось, я вспомнил, почему до этого момента я жил в одиночестве. Уязвимым был не только ребенок, которого ты любил, но и ты сам.
В случае с Пейсли у меня не было выбора. Я любил ее, потому что она была моей. Но как насчет Эмми? Она была выбором, верно? Она была моим желанием, надеждой, которой я позволил вырваться на поверхность. Я был ослеплен чувствами к ней, но теперь увидел свою ошибку.
О чем, черт возьми, я думал? Почему я впустил ее? Почему я отдал ей часть себя, которую никогда не смогу вернуть? Что будет, когда она устанет ждать, пока я передумаю жениться или завести семью, и уйдет от меня к тому, кто хочет того же, что и она? Рано или поздно это должно случиться. Зачем я настраиваю себя на душевную боль, если лучше других знаю, что желания не сбываются?
— Хей. Ты в порядке?
Я повернулся, и увидел Эмми, стоящую в дверях.
— Не знаю.
Она кивнула и вошла в комнату, засунув руки в карманы джинсов.
— Это было довольно грубо.
— Да.
Эмми оглядела комнату.
— Эта была твоя комната?
— Когда-то давно. Но тогда стены были темно-синими.
Она улыбнулась.
— Как пещера летучей мыши.
— Да, наверное.
Ее улыбка померкла, когда она подошла ко мне, ее глаза были полны беспокойства. Она обхватила меня за талию, и прижалась щекой к моей руке.
— Мне жаль, Нейт. Я не знаю, что еще сказать.
— Это не твоя вина.
Она ни в чем не была виновата, но я продолжал хотеть извиниться перед ней.
Может быть, это потому, что я знаю, что в итоге ей будет больно?
— Твоя мать там, внизу, дышит в бумажный пакет.
— Господи. Конечно, она это делает.
— Что ты хочешь сделать?
Убраться отсюда. Повернуть время вспять. Вернуть свою жизнь в нормальное русло.
Я вздохнул.
— Попробую еще раз, я думаю. Дам ей еще час или около того. Ты не против?
Она поцеловала мое плечо.
— Разумеется не против.
Прежде чем мы вернулись вниз, я зашел в комнату Адама. Она тоже была перекрашена из небесно-голубого в темно-бордовый цвет. В какой-то момент она была переделана в кабинет моего отца, в ней стоял большой письменный стол, несколько книжных полок и кожаное кресло в одном углу. Слабо пахло застоявшимся сигарным дымом. Я повернулся к Эмми, которая ждала меня в коридоре.
— Могу я попросить тебя отнести Пейсли вниз? Мне нужна минутка, чтобы кое-что поискать.
— Конечно, — она взяла Пейсли на руки, и улыбнулась ей. — Наверняка ты проголодалась, орешек. Хочешь перекусить?
— Хорошая идея, — сказал я ей. — Разведешь ей смесь?
Она кивнула и взяла у меня сумку для подгузников.
— Без проблем. Может быть, я даже смогу привлечь бабушку к помощи.
Когда она ушла, я подошел к шкафу и открыл дверцу. Там лежало несколько костюмов моего отца, застегнутых в мешки для одежды, несколько маминых платьев тех времен, когда они вели активную светскую жизнь, и тонны оберточной бумаги, лент и бантов в пластиковых контейнерах. Неудивительно, что мамины подарки для меня всегда пахли нафталином. На верхней полке я обнаружил коробку, которую искал. Она была с надписью «МАЛЬЧИКИ».
Я взял ее и поднес к столу. Слой пыли покрывал верхнюю часть, и я отправил пылинки в вихрь, когда поднял ее. Внутри были реликвии из моего детства — я много раз просматривал эту коробку и знал ее содержимое. Наши первые пары обуви, покрытые бронзой, которые мы всегда считали такими странными, но мама утверждала, что это традиция в ее семье. Маленькие бархатные мешочки, в которых лежали наши молочные зубы. Шапочки и пинетки, которые вязали для нас родственники, которых мы никогда не видели. Детские рисунки мелками. Школьные фотографии. Чучело медведя Адама. Мой плащ Бэтмена. А в самом низу лежал тот предмет, который я хотел — его сборник шуток. Я достал его и пролистал. Страницы пожелтели, и пахло затхлостью, как в подвале. На обложке он написал свое имя синими чернилами.