Только ты
Шрифт:
Их преследовали. Ева чувствовала это инстинктивно, как она чувствовала желание Рено, когда он смотрел на нее.
Она иногда задавала себе вопрос, помнил ли он о двух стержнях, которые льнули друг к другу и соединялись с помощью таинственных токов и каких-то неведомых сил. Никогда ранее Ева не переживала подобных ощущений.
На всем протяжении пути ее преследовало воспоминание об этом, приводя в изумление и возбуждение и подтачивая ее гнев против Рено.
Как она могла сердиться на человека, чья душа и тело находились в гармонии с ее собственными?
«Он чувствовал то же самое, что и я.
Он не может равнять меня с этим дешевым темно-красным платьем.
Конечно же, он понимает, что ошибался. Он просто упрям, как мул, и не хочет этого признать».
Эта мысль привлекала Еву не меньше, чем испанское золото, которое было спрятано столетия назад в неведомой дикой местности и ждет того часа, когда найдется какой-нибудь храбрец или глупец, рискнувший пройти через опаснейший лабиринт.
– Подожди здесь.
Рено не сказал больше ничего. Большего и не требовалось.
Ева остановила свою усталую лошадь, взяла за повод Длинногривого и, не задавая никаких вопросов, смотрела, как Рено удаляется. Она просто сидела на своей лошади и терпеливо ждала его возвращения. Это терпение во многом объяснялось усталостью. Гасли последние краски дня, надвигались сумерки.
Было совсем темно, когда бесшумно появился Рено. Оба Длинногривых и мышастая были заняты тем, что щипали скудную траву и не стали отвлекаться на приветствие своего товарища. Чалая тоже не была склонна тратить время на церемонии; едва Рено позволил, она набросилась на траву с жадностью мустанга, который привык сам заботиться о корме.
Рено подождал, пока Ева спросит, где он был. Не услышав вопроса, он в раздражении сжал губы.
– Ты собираешься всю ночь дуться? – спросил он.
– Что тебе за дело до шулерши, лгуньи и девчонки из салуна? – строптиво ответила Ева.
Она притворилась, что не слышит слов, которые шепотом произнес Рено, слезая с коня. Он снял седло с Любимицы и положил его на землю, давая подсохнуть шерсти, затем повернулся к Еве, уперев руки в поджарые бедра.
– Меня удивляет, почему женщины так расстраиваются, когда мужчины говорят о них правду, – сказал он без обиняков.
Ева слишком устала, чтобы быть вежливой или осторожной.
– Других рассуждений нечего и ожидать от такого грубого, слепого, упрямого, бесчувственного развратника, как ты! – выплеснулась она.
Возникла напряженная, наэлектризованная пауза.
А затем Рено рассмеялся.
– Спрячь свои когти, gata. Этой ночью я на тебя не посягну.
Ева искоса настороженно взглянула на него.
– Возможно, что я развратник, но я не осел. С тех пор как Слейтер сел нам на хвост, я не хочу, чтобы меня застали врасплох с расстегнутыми штанами.
Ева сказала себе, что она ничуть не разочарована тем, что ее не будут беспокоить ласки Рено этой ночью или в ближайшее время. Так было лучше.
«От женщины мужчина хочет только одного, здесь не надо заблуждаться. Если ты это ему позволила, тебе лучше выйти за него замуж, иначе он рано или поздно увильнет и найдет себе другую».
Но даже горькие слова донны Лайэн не могли вытравить из памяти улыбающегося заботливого Рено, каким он был с племянником и сестрой. Его любовь к ним, казалось, можно было потрогать рукой.
Еве хотелось ее потрогать. Ей хотелось создать с Рено дом, о котором она всегда мечтала, убежище от жестокого мира, и завести детей, которых никто не сможет отнять и отправить в неизвестность.
Когда она поняла, насколько сильно она тянулась к Рено, она испугалась. В отличие от испанских стержней, она была не из железа. Им не причиняли боль неведомые токи. Она же весьма сомневалась, что уступит своему мучительному и неожиданному чувству к Рено.
Ева спешилась. Когда она перебрасывала стремя через выступ на седле, Рено обвил руку вокруг ее талии и притянул к себе. Она оказалась прижатой к мускулистому телу. На ее бедро давила твердая мужская плоть.
– Только я никак не бесчувственный, – сказал Рено. – Особенно когДа ты постоянно меня воспламеняешь.
Он пощекотал ей ухо усами, затем коснулся языком, наконец слегка прикусил зубами. Сдержанность его ласки не соответствовала силе его возбуждения.
Сочетание колоссального желания и одновременно самообладания обезоруживало и притягивало Еву. Ей не приходилось встречать мужчину, который демонстрировал бы подобную сдержанность, когда мог взять то, что хотел.
За исключением Рено.
«Может быть, если он дольше побудет со мной, он убедится, что я не потаскушка, которую можно купить и продать».
Идея была очень привлекательной. Ева хотела, чтобы Рено увидел в ней женщину, на которую можно положиться, которую можно уважать и с которой можно создать дом, семью, воспитывать детей и идти по жизни.
Женщину, которую он мог полюбить.
«Может быть, если он убедится, что я держу слово, он будет смотреть на меня не просто как на предмет вожделения, – мечтала Ева. – Может быть, может быть, может быть…
Если я не попробую, я никогда не узнаю.
Ставки на кон. Сдача по пять карт. Шум крови в ушах. Понятно, что я волнуюсь – ведь речь идет о моем счастье».
Рено почувствовал, что тело Евы слегка расслабилось и испытал облегчение, и одновременно неимоверное желание. Он не предназначал сказанное в беседе с Калебом для ее ушей. Он не хотел ее обидеть, когда сказал Калебу, что Ева отнюдь не невинная деревенская простушка, как это могло показаться. Просто Калеб не оставил Рено иного выбора.