Только вперед
Шрифт:
«Давно мы вернулись? — Леонид подсчитывает. — Четыре, нет, — пять месяцев». Всего пять месяцев! А сколько событий!
Приехав из Голландии, он сразу засел за учебники и конспекты. Через две недели начинались экзамены, а он пропустил много лекций из-за поездок в Белоруссию и Голландию.
«Да, пришлось попыхтеть», — вспоминает Леонид.
Он заканчивал третий, предпоследний курс института. Занимался с утра до ночи. Пришлось даже отменить тренировки.
Мастер Холмин, глядя на Кочетова, посмеивался:
— Охота тебе зубрить?! Ведь ты — звезда, чемпион страны, рекордсмен мира! Сдай как-нибудь на троечки — и дело в шляпе!
Нет, Леонид не хотел получать троек. Он помнил, как возмущался тройками Галузин, когда в детской школе плавания просматривал дневники своих учеников.
— Тройка — не отметка, — сердито говорил Иван Сергеевич. — Тройка — это посредственно. А попробуй скажи токарю, плотнику или сталевару, что он работает посредственно. Обидится!
Кочетов проводил все дни в институтском читальном зале. Библиотекарши и студенты уже привыкли, что угловой столик в дальнем конце зала занимал он. За этот столик никто не садился.
«Да, все было б хорошо… — думал Леонид. — Если б не нынешние состязания. И зачем я поехал? Ведь чувствовал — не надо…»
В середине ноября его послали на всесоюзные соревнования в Горький. Кочетов всегда с радостью мерялся силой с другими пловцами, но на этот раз ему не хотелось ехать. Он перешел уже на последний курс; сейчас следовало особенно настойчиво заниматься, и соревнования были совсем некстати. Кочетов пошел к Гаеву и заявил, что не может прервать учебы. Ведь он — выпускник.
— Ты отличник, — сказал Николай Александрович. — Догонишь!
И, чтобы подзадорить Леонида, насмешливо прибавил:
— Уж не испугался ли чемпион своих противников?
Но, заметив сердитый взгляд Кочетова, Гаев сразу изменил тон, засмеялся:
— Шучу, шучу! Но ехать надо. Ответственные соревнования.
…«И я, дурак, поехал», — хмуро подумал Леонид.
В конце ноября началась война с Финляндией. Леонид в Горьком сразу бросился на вокзал. И вот сейчас он ехал в Ленинград.
Поезд двигался по-прежнему медленно. Леониду не спалось. Он оделся, взял книгу. Не успел открыть ее, как поезд дернулся и замер.
— Стоим восемь минут, — объявил проводник.
Накинув пальто, Леонид вышел на незнакомый ночной перрон. Как и всякое неизвестное место ночью, вокзал казался таинственным. Вокруг все тонуло в темноте. Только мерцали тусклые электрические лампочки возле буфета и зала ожидания.
Леонид бесцельно слонялся по перрону. Неожиданно возле буфета увидел знакомое лицо.
— Грач!..
Они так обрадовались встрече, словно год не виделись.
Грач возвращался из отпуска. Конечно, сразу заговорили о войне.
— Трудно будет, — покачал головой Леонид. — Там ведь «линия Маннергейма». Поперек всего перешейка. Ее называют «неприступной»: доты с пушками и пулеметами, противотанковые рвы, гранитные надолбы, минные поля. В дотах, говорят, бетонные стены толщиной в два метра, бронированные плиты…
— Трудно, конечно, — согласился Грач. — И не только из-за линии Маннергейма. Скалы, леса, болота и озера… Подумать только: в этой крохотной стране тридцать тысяч озер!..
Поговорили и о заводских делах. Вспомнили прошедшее лето, когда каждое воскресенье Леонид с заводскими пловцами отправлялся в Центральный парк или на стадион, или в пригороды: готовились к спартакиаде.
— Как Катя Грибова финишировала, помните?! — воскликнул Грач.
— Еще бы! — усмехнулся Леонид.
Эта недавно пришедшая в секцию продавщица газированной воды из заводской столовой первой закончила стометровку кролем, оставив далеко позади всех своих соперниц.
— А Виктор Махов?
Да, кузнец тоже отличился.
О себе Грач умолчал, а он, пожалуй, сделал для команды больше всех — занял два первых места.
…В Ленинград поезд прибыл вечером.
Леонид сперва даже не узнал знакомую привокзальную площадь. Всегда шумная, веселая, сверкающая, она теперь была погружена в темноту, словно притаилась.
Прямо с вокзала, взяв такси с непривычно мерцающими синими фарами, Кочетов понесся по затемненным улицам в институт.
Всего десять дней не был он в Ленинграде. Город преобразился. Теперь он выглядел суровым, подтянутым, строгим. Прифронтовой город!
Был уже вечер, но в институтских залах и коридорах толпись студенты.
— В чем дело? — спросил Леонид у первого встречного.
— Да вот — провожаем…
— Куда? Кого?
— Ты что — с луны? Добровольцев на фронт!..
Лучшие лыжники института уходили на войну, образовав Особый отряд лыжников-добровольцев.
Кочетов тут же, в коридоре, вырвал листок из блокнота и, приткнувшись на подоконнике, синим химическим карандашом торопливо написал заявление. В нем была всего одна строчка:
«Очень прошу отправить меня на фронт».
Слово «очень» он дважды подчеркнул: для убедительности. Но и это не помогло. Комиссар особого ряда лесгафтовцев, Николай Александрович Гаев, вернул ему заявление. По-особому подтянутый, бодрый и оживленный, он сочувственно похлопал Кочетова по плечу и кратко сказал:
— Поздно!
— Тебя все равно бы не взяли! — утешали Леонида товарищи — боксеры, футболисты, теннисисты. — Нас вот тоже не приняли. Только самых лучших лыжников берут. А ты же пловец!
— Я и лыжник! — яростно протестовал Кочетов. — Имею второй разряд!
Но он убедился: все старания напрасны. Отряд уже сформирован и готов к отправке.
Вскоре с фронта стали поступать первые сведения о действиях Особого отряда лесгафтовцев.
В институтских коридорах кучками собирались студенты. В перерывах между лекциями жадно читали они скупые заметки в газетах и письма с фронта. Слава об Особом отряде разнеслась уже по всему фронту, по всей стране.