Толмач
Шрифт:
Другой колумбиец, Хуан де Ривас, приехал индивидуально с очень конкретной целью – сделать операцию по удалению легкого. Почему он, весьма небедный владелец сети магазинов строительных материалов, выбрал для этого далекую страну СССР, а не Америку или Канаду, не знаю. Заработал себе Хуан хроническую эмфизему, по причине долголетнего курения крепкого местного табака, не менее трех пачек сигарет в день. Одно легкое едва справлялось с дыханием, второе фактически уже не функционировало, требовалось срочное удаление. Мы поехали в Ленинград в какую-то известную клинику, наверняка к известному хирургу. Мы сидели в садике, окружающем клинику, ждали, когда нас позовут. Хуан, полузакрыв глаза, молчал, слышалось только его тяжелое дыхание. Я встала, взяла сигарету, извинилась и хотела отойти подальше от старого курильщика, когда внезапно раздался хриплый надрывистый шепот: ««Сеньора, пожалуйста, не уходите, покурите здесь, рядом… Мне так хочется вдохнуть… дым…, хотя бы…, пожалуйста». Зависимость от курения, возможно, не менее тяжкая и устойчивая, чем наркотическая, трудно поддающаяся лечению, тем менее, когда у зависимого нет желания, воли или сильнейшей мотивации отказаться от привычки. Помню, Швеция, которая еще в конце 70-ых годов одной из первых стран в мире выдвинула в качестве национальной программы борьбу с курением, сразу разработала целый ряд мероприятий и привлекательных предложений для стимуляции не начинать курить или бросить. По всем городам и деревенькам в почтовые ящики вкладывали листовки, брошюры с описанием вреда курения, подробным описанием заболеваний, предупреждениями смертельных случаев и т. д. На рекламных щитах висели баннеры и плакаты с призывом бросить курить, во всех магазинах, лавочках, рынках и бутиках можно было за копейки приобрести яркую майку с надписью «но смокинг дженерейшн» – некурящее поколение. Собственно, на тот момент эта установка воспринималась как национальная идея Швеции. По всем школьным учреждениям демонстрировался специально сконструированный прозрачный стеклянный манекен, наполненный каким-то жидким реагентом. Стеклянный парнишка беспрерывно курил, а ребята могли воочию наблюдать и слышать объяснение присутствующего
Каюсь, я так надолго оставила моего бедного Хуана в садике перед клиникой, где его ожидал консилиум эскулапов, советских светил-пульмонологов. Мы надели халаты, шапочки, бахилы и нас сопроводили к операционной. Хуан попросил сначала посмотреть, «он-лайн», как сейчас бы сказали, реальную операцию по удалению легкого, которую через пару дней предполагалось сделать ему самому. Мы уже хотели войти, как дверь операционной открылась, вышел санитар, в руках большой таз, а там нечто большое, кровавое, еще как будто дышащее горячей болью, но уже явно обреченное. Этот момент я помню и до сих пор, сильнейший шок от увиденного. А больше ничего. Я потеряла сознание. Меня заменили ленинградской переводчицей, а ночным поездом я вернулась в Москву.
18. Столетний юбилей вождя русской революции
Профессия гида-переводчика, безусловно, привлекательна тем, что она дает возможность встречать интересных людей, много ездить по городам и весям. Так однажды я оказалась в Ульяновске и Казани. Среди стольких путешествий, эта поездка мне очень памятна. Был канун столетнего юбилея Ленина. Весь Советский Союз лихорадило от постановлений по случаю юбилея вождя мирового пролетариата. Где только хоть раз ступала нога «кормчего», образовывались музеи, мемориалы, открывались памятники и т. д. Но даже и там, где его ноги никогда и не ступали, все равно требовалось провести торжественные мероприятия в полном соответствии с указаниями партии и правительства. Наверное, на эти мероприятия выдавались деньги из госбюджета и партийной кассы. Существенный финансовый удар, конечно, приходился на местную казну каждого города, удостоенного чести войти в историю под девизом: «Здесь был Ленин». Маленькие старческие кошельки таких городов трещали по швам. За годы до того и годы после окончания юбилейных торжеств, население там испытывало несладкие последствия этой всеобщей бурной радости по поводу того, что сто лет назад родился, проживал или учился гениальный вождь всех времен и народов. Праздновать дату должны были во всем прогрессивном мире все дружеские нам партии, страны, организации.
И вот я встречаю группу революционных профсоюзных деятелей из нескольких стран Латинской Америки. Они приехали сразу по окончанию какого-то международного конгресса в Праге специально, чтобы посетить памятные места, связанные с жизнью и деятельностью молодого Ульянова (Ленина). Парни как на подбор: высокие, красивые, сильные из Чили, Уругвая, Кубы, Мексики. Все наполнены революционным энтузиазмом, все поддерживают кубинские лозунги «Бенсеремос» (Мы победим!), «Патрия о муэрте» (Родина или смерть!). Не раз они плечом к плечу шли вместе с тысячной толпой демонстрантов в своих странах и громко выговаривали известный теперь на весь мир лозунг: «Пуэбло унидо хамас сера бенсидо!» – Единый народ никогда не будет побежден! Однако при схожести целей, их мнения относительно тактики, а иногда и стратегии борьбы расходились значительно. Известные в своих странах революционеры, они спорили как мальчишки, азартно, яростно, с утра до самого вечера, иногда до ночи. Чилийцы хотели мирного пути, и у них уже обозначился лидер – Сальвадор Альенде. У кубинцев, естественно, примером истинного революционного преобразования, кроме Хосе Марти и Фиделя Кастро, служил неистовый Че Гевара. Мексиканцы следовали заветам «друга молодежи» Троцкого. Уругвайцы хотели всего понемножку, но точно, без кровянки. Споры если не стихали, то переходили в другую область, когда в ресторане или на улицах, они встречали красивых местных девчонок. Весь политический задор трансформировался в здоровую пылкость молодых «мучачос» (ребят), готовых тут же влюбиться, объясниться, пойти на свидание, целоваться до полуночи, а может и того больше. Надо еще раз сказать, что «латинос» – это особый склад характера, особый темперамент, это внутренняя готовность к страстному чувству. И здесь уж ничего не поделаешь. И когда мы пошли на запланированный вечер в местный молодежный клуб с оркестром, с танцами, мои парни были в своей стихии, сразу завладели всеобщим вниманием, пользовались бешеным успехом. От мексиканца хотели услышать песню с припевом «ку-ку-руку, палома», от кубинца «Гуантанамеру», уругвайцу сами спели в ритме блюза наше, родное: «Мы бредем по Уругваю, ночь хоть выколи глаза, и никто кругом не знает, когда кончится гроза». Я перевела, уругваец был растроган этой песней о его родине. Чилиец, выпив немного водки, которой нас угостили в отдельной комнате с надписью: «Посторонним вход запрещен», попросил гитару и очень эмоционально спел одну из протестных баллад Виктора Хары, известного тогда на всю Латинскую Америку музыканта. А потом все уже просто отплясывали нечто, похожее на румбу, самбо, ча-ча-ча и еще что-то в том же ритме. Вечер удался на славу. Вообще все было здорово, не только в этот вечер, но и на всех встречах. Единственное, что несколько их, да и меня, озадачивало, так скудная кормежка в гостиничном ресторане. Проще говоря, вставали мы из-за стола, как бы строго следуя указаниям диетолога, несытые, с острым желанием еще чего-нибудь пожевать. А ничего не было. Через день-два такой диеты я отправилась сначала к метрдотелю, потом к шеф-повару, потом к директору ресторана. И они, каждый по очереди, честно и откровенно сказали, что на складах в городе ничего нет, а в городской казне не осталось денег на закупку продуктов. Все ушло на строительство грандиозных мраморных мемориалов: один в Ульяновске (бывший Симбирск), где родился Ленин, он там был маленький с кудрявой головой, и бегал в саночках по горке ледяной. Над домиком, где жила семья Ульяновых, выросла пирамидальная гора мрамора, стекла, хрусталя, уральских самоцветов и прочая, и прочая. Еще что-то грандиозное построили в Казани, а уж статуй и бюстов наваяли, а памятных досок навешали! Мы все это видели: нам давали по две экскурсии в день, возили и возили по всем достопримечательным местам, куда Казанский Кремль с его историей даже и не вошел. Но я как-то не сразу нашла связь между скудным питанием и юбилеем вождя. Казалось бы, должно быть все наоборот. Вот я и обратилась к работникам пище-блока, чтобы они постарались накормить братьев-революционеров из Латинской Америки. Стремясь доказать тщетность столь дерзких желаний, директор ресторана при мне стал звонить то одному, то другому начальнику продовольственных складов. Говорил он громко, специально, чтобы я слышала. Он упрашивал отпустить из запасов хотя бы вареную колбасу, если не мяса, объяснял, что у него здесь и сейчас важная делегация сторонников и друзей Фиделя Кастро. Вслед за этим я выслушиваю ответы начальников на другом конце провода. Они уже не говорят, а возмущенно орут во весь голос: полки давно пусты, и скрести по сусекам бесполезно, все уже вычищено. Иногда, не переставая орать, кто-то из них добавляет, что революционеры должны быть людьми стойкими и понимать, что социализм строится не в богатстве и изобилии, что империализм еще силен и изворотлив. Оставалось только восхищаться раскованному красноречию начальников, их подкованности в деле классовой борьбы, искренней убежденности в правильности партийного курса вообще и продовольственного снабжения, в частности. И все-таки, на утро у нас на тарелках появились долгожданные тонкие бледно-розовые кусочки вареной колбасы, а на ужин под слоем риса типа плова кто-то обнаружил пару кусков мяса типа баранины. В последний день пребывания в Казани у нас, согласно программе, состоялась встреча с товарищами из райкома комсомола и обкома партии. Было много речей, некоторые довольно длинные, где снова и снова говорилось о великой роли основателя марксизма-ленинизма, влиянии нашей революции на весь ход мировой истории и т. д. Я толмачила без напряга, поскольку в давно установленных пределах, как и весь советский народ, знала наизусть житие пролетарского вождя. Как обычно, очередная речь выступающего с трибуны, заканчивалась партийной речевкой, которую с энтузиазмом подхватывал весь зал: «Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить». Для доказательства тезы, выдвинутой век назад, потребовался бы независимый математический ум наподобие Пеллермана. Но таких не находилось. Гипотеза была принята без доказательств и превратилась в аксиому. Никто не совался в эту мистическую область.
В ночь перед вылетом из Казани в Москву вся наша компания отправилась гулять к Кремлю, единственно ярко освещенному месту во всем городе, где стоит памятник великому татарскому поэту Мусе Джалилю. Выпал первый снег и продолжал идти, вызывая восторженную радость латиноамериканцев. Для многих это был первый в жизни снег, который они видели. Взрослые парни, поднаторевшие в революционных теориях и практиках, забыв на время о предстоящих битвах на своем «пылающем континенте», веселились как дети. Они ловили губами снежинки и пробовали их на вкус, хохотали, упав на скользкие плиты монумента, собирали снег в ладони, чтобы потом, незаметно подкравшись, засунуть его за воротник друга, и чтобы друг тут же подпрыгнул и закричал от неожиданного холода на шее, и сам пошел в атаку, зажав снежок в руке. Дивный вечер, незабываемый…
Спустя три года, в сентябре 1973, мои друзья чилийцы Хесус и Диего, кубинец Пачеко, входящие в отряд телохранителей президента Сальвадора Альенде, погибли при штурме правительственной резиденции дворца «Ла Монеда» во время переворота, организованного военной хунтой под командой Пиночета. Сам народный президент был убит в своем кабинете. На огромный столичный стадион были загнаны десятки тысяч сторонников Альенде и среди них – легендарный бард Виктор Хара, как всегда с гитарой в руках. Его били, пытали, сломали пальцы на руках, а потом убили, выстрелив десятки раз в изувеченное пытками тело. Об этом я узнала из газет и телерепортажей шведских журналистов, – в то время я уже находилась в Швеции. По телевизору в день военного мятежа шел прямой репортаж с места событий. В газетах печатались полные списки погибших. И я нашла среди них имена ребят, которых я сопровождала в путешествии по ленинским местам. Может быть, перед гибелью им на мгновенье вспомнился тот ноябрьский вечер в Казани, беззаботная радость, легкая, как тающая на ладони снежинка. Может быть, этот вечер вспоминал и уругваец Рубен Вильяверде, которого по возвращению на родину, за слишком радикальные выступления надолго посадили в тюрьму на острове, который издевательски назывался Исла де Флорес – Остров цветов. О его судьбе я прочитала позже в Москве в маленькой заметке «Комсомольской правды». А вот мексиканец Альберто, сделал удачную карьеру, стал профсоюзным боссом. Он мог не один раз с доброй улыбкой вспомнить поездку по ленинским местам, и себя, молодого, горячего и наивного, готового сражаться за счастье мексиканского народа как герой Панчо Вилья. Как-то много лет спустя я встретила Альберто, уже известного лидера профсоюзного движения Мексики, на одном мероприятии в Доме дружбы, но посчитала неуместным подходить и напоминать о себе. Еще один член нашей группы кубинец Хосе, тоже, наверняка, не мог забыть свою первую поездку в СССР, поскольку посещение «святых» мест, сразу повысило его личный революционный статус. Вскоре он получил направление в Москву в консульство, где и пребывал долгое время. Точно, что он не ностальгировал по поводу снега, поскольку имел полную возможность играть в снежки не менее трех месяцев в году.
19. Кубинские туристы – герои сафры
Коли зашла речь о кубинце, расскажу обещанное, то есть, почему гиды не особенно любили работать здесь, в Москве с кубинскими группами, зато обожали ездить на Кубу, сопровождая туристов и делегации из СССР. Тогда существовал некий бартерный обмен: мы поставляли кубинцам наших туристов, а они нам своих, а еще – сахар, ром, сигары (про оружие и ракеты не знаю, там были свои расчеты). В нашем отделе, как я уже говорила, для гидов заранее составлялся график работы с туристами с Острова свободы, чтобы каждый получил равное количество выходов, не смог отвертеться. При нашем искреннем, восторженном отношении к Кубе и к кубинцам вообще, конкретная работа с их туристическими группами превращалась в тяжкий труд. К тому было несколько причин. Во-первых, эти группы состояли в основном из крестьян, победителей в социалистическом соревновании по уборке сахарного тростника – сафре. Это были молодые, загорелые девушки и парни, веселые, непосредственные и, мягко говоря, мало образованные. Они обожали своего Команданте, Фиделя Кастро, верили ему беспредельно, единодушно и горячо поддерживали все его начинания. Не дрогнув, отстаивали на площадях, выслушивая многочасовые речи Лидера, страстно кричали «Бенсеремос» в заключение митингов. До приезда в Москву эти ребята никуда не выезжали за пределы своих деревень, где была простецкая хатенка, отсутствовал туалет, ванная и прочие блага цивилизации. Впервые оказавшись в европейской гостинице, они впадали в истерику (девушки) и в ярость (юноши), так как на каждом шагу им приходилось решать проблемы, далекие от точного и твердого взмаха мачете над тростником. А именно: как подняться на лифте на нужный этаж, как спускать в унитазе, как пользоваться телефоном, телевизором, а в ресторане – вилкой и ножом. Они приезжали в Москву усталые, с большим недосыпом: заслужить звание героя сафры нелегко. И ребята отсыпались здесь, в туристической поездке. Собрать их вовремя на завтрак, обед-ужин или к определенному часу в автобус на экскурсию, вечером – на дружескую встречу в заводском клубе (обязательное мероприятие в программе) и т. д., было практически невозможно. Девушки-мулатки, удивляя и забавляя прохожих, с утра и до вечера ходили в бигудях на голове. Такая была фишка, чтобы все видели: девушка себя холит и лелеет, следит за собой и рассчитывает на внимание противоположного пола. А противоположный пол, как только усаживался в автобусе, начинал раскуривать сигары. Весь день приходилось сидеть и вдыхать вместе с ними «гавану пуру» (крепкие гаванские сигары). Они не вынимали сигару изо рта, размочаливая ее до слюнявого обрубка, а потом раскочегаривали новую, возможно, позиционируя себя, как сегодня сказали бы, с любимым Команданте. Молодых борцов за урожай сахарного тростника мало интересовали художники-передвижники в Третьяковке или импрессионисты в Пушкинском. Они засыпали в автобусе под мой голос, бубнящий в микрофон второй час об истории Москвы, истории государства российского и великих достижениях зрелого социализма. Единственное место, где кубинская молодежь проявляла искренний интерес, внимание, а во взглядах сверкала мужественная слеза, был Мавзолей. Замечу, что в те времена посещение этой «пирамиды хеопса», сакрального места для советских людей, входило в программу практически всех иностранных групп, не зависимо от классовой принадлежности ее участников, мировоззрения, пусть и буржуазного, не зависимо и от вероисповедания. Нередко приходилось выстаивать очередь, чтобы попасть внутрь. Советские граждане из других городов добровольно включали в программу пребывания в Москве непременно посетить Мавзолей, отстояв очередь, посмотреть на мертвеца, который все еще был живее всех живых. Очередь начиналась чуть ли не у Боровицких ворот, шла через Александровский парк, вытекала на Красную площадь и здесь змеилась до самого входа в Мавзолей. Для иностранцев путь к цели сокращался. Старт им разрешалось начать на рубеже Исторического музея, но в пик сезона и эта привилегированная очередь могла растянуться намного дальше, тогда приходилось мелкими шажками идти с полчаса, а то и больше. Гиды в первый же сезон работы быстро усваивали опыт старших коллег: доводили группу до караула № 1, не заходили внутрь, а туристам объясняли, что их будут ждать на выходе. Смотреть на мумию не очень приятное зрелище даже один раз в жизни, хоть и впечатляющее. А десяток раз за одно лето – это уже удовольствие для мазохистов. Мы ими не были.
Определенные трудности с кубинцами возникали и во время приема пищи. Герои сафры ничуть не ценили ресторанные навороты типа котлет по-киевски, или судак по-польски. Они предпочитали простую углеводную пищу без подливок, соусов и сложных гарниров. Зарезервированные билеты в Большой театр пропадали: не находилось любителей классического балета. Были и еще проблемы, напрямую связанные с жутким дефицитом на Кубе самых простых вещей: зубных щеток, расчесок, косметики и парфюмерии, бритвенных принадлежностей, не говоря уже о кофточках-юбочках. Революционная вера молодых кубинцев в бескорыстную помощь «большого брата» – Советского Союза, была столь велика, что мы, советские гиды, не могли не подтверждать этого какими-то реальными действиями на своем микроуровне. Когда кубинские девчонки с детской непосредственностью просили попользоваться губной помадой, тушью, тенями для глаз и пр., было понятно, что обратно мы свою простенькую косметику не получим. С той же наивной беззаботностью они просили принести для них что-нибудь понарядней для предстоящей встречи с молодежью в заводском клубе. Часто и вовсе приходилось откликаться на конкретную просьбу: дать немного денег для того, чтобы они смогли купить незатейливые сувениры: значки, марки, матрешку (тогда они стоили не дорого). Короче говоря, работая с кубинскими группами, гиды, часто несли ощутимые материальные потери. Зато мы скромно, без пафоса, но вполне реально лично поддерживали, как могли, веру в интернациональную дружбу. Такое у нас было советское воспитание. Можете иронизировать по этому поводу, но что было, то было.
Кубинцы говорят на весьма специфическом испанском языке. Речь быстрая, с «проглатыванием» окончаний, с множеством лексических кубанизмов. Впрочем, в каждой латино-американской стране, несмотря на признанный испанский язык в качестве государственного, параллельно существует разговорный народный, который существенно отличается от литературного. Но даже и литературный испанский язык латиноамериканские авторы обильно украшают словечкам, выражениями, фразеологизмами, идиомами той конкретной местности, о которой идет повествование. Вспомните, хотя бы, «Сто лет одиночества». Недаром в наших изданиях этого произведения делается масса объяснительных сносок, а однажды мне попался экземпляр книги, где и вовсе в конце давался понятийный словарик.
20. Футбольные болельщики из Испании
Очень хотелось услышать настоящий испанский язык, классический, «пуро кастельяно», как он называется, то есть чистое кастильское наречие. Но туристы из Испании к нам не приезжали. В стране еще существовала диктатура Франко, дипотношений с СССР были разорваны, действовал и личный запрет каудильо на выдачу выездных виз. Тем неожиданней и радостней была воспринята информация о том, что в Москву прибудут сотни испанцев – болельщиков в связи с товарищеским матчем между клубом «Барселона» и нашей командой (к сожалению, забыла, какой именно). Вся испанская группа была задействована на приеме долгожданных испанцев, более 200 человек. Расселяли их в новой, недавно выстроенной (ныне не существующей) гостинице «Россия». На момент открытия гостиница была самой большой в Европе – более 5 тысяч койко-мест. Наши испанцы стали одними из первых иностранных туристов в «России». Мы тоже впервые размещали здесь такую внушительную группу. Расселение шло долго. Туристы, и мы тоже, путались в длиннющих лабиринтах коридоров, мотались между двадцатью этажами здания и снова спускались вниз, чтобы уточнить у дежурных администраторов расположение того или иного номера, поскольку гостиница имела четыре входа в четыре географические зоны, сообщающиеся между собой: север, юг, запад, восток. И вот, наконец, все наши подопечные устроились. Я, как руководитель нескольких бригад гидов, отпустила коллег по домам, а сама направилась в холл главного западного корпуса, чтобы подтвердить администрации программу питания на следующий день. Вхожу и обнаруживаю, что в затемненном зале сидит человек тридцать, ждут меня. Оказалось, что большинство приехавших как бы на матч, не совсем болельщики, а то и совсем не болельщики. Воспользовавшись возможностью приехать в Москву, они хотели разузнать что-нибудь о своих родственниках, вывезенных в конце 30-ых годов из полыхающей в гражданской войне Испании. Мятежников во главе с генералом Франко поддерживали тогда оружием, боеприпасами и людскими ресурсами более 20 стран Европы, начиная с гитлеровской Германии и фашистской Италии. Причем, эти страны, как и мы, были связаны лондонским договором о невмешательстве. Тем не менее, откликаясь на настоятельную просьбу борцов за Республику, Советский Союз скрытно тоже стал оказывать помощь, поставляя самолеты, танки, а также посылая военных специалистов и переводчиков. Настоящие имена-фамилии этих героев оставались для нас неизвестными долгие десятилетия. Кого заинтересует тема, может быть, смогут разыскать те, наверняка, немногие воспоминания немногих советских добровольцев, оставшихся в живых во время Гражданской войны в Испании, во время Второй мировой, а то и тех, кто, получив срок как «враг народа» или «иностранный шпион», отсидел в сталинских лагерях.