Том 1. Дживс и Вустер
Шрифт:
Однако после слов Стиффи моя надежда рухнула, ее будто шарахнули по голове фаянсовой миской с фасолью, и я поник и закрыл лицо ладонями. Вообще мне свойственно во всем видеть светлую сторону, но чтобы ее видеть, она, по меньшей мере, должна существовать в природе, чего в данных обстоятельствах не наблюдалось. Это был конец, как сказала бы Мадлен Бассет. Я явился в этот дом в качестве raisonneur'a, чтобы соединить двух юных влюбленных, но даже лучшему в мире raisonneur'y это не по плечу, если один из влюбленных сбежал с неким третьим лицом. Вследствие чего указанный raisonneur
А вот для папаши Бассета, напротив, эта сенсационная новость оказалась не менее приятна, чем редкостный, освежающий плод. Как вы помните, лицо у меня было закрыто ладонями, так что воочию я не видел, пустился ли старикашка бить чечетку, но коленце, кажется, отколол, во всяком случае, когда он заговорил, по голосу было ясно, что он вне себя от радости, вот-вот лопнет.
Конечно, его восторг был понятен. Из всех возможных претендентов Гасси — последний, за исключением, пожалуй, Бертрама Вустера, кого папаша Бассет выбрал бы себе в зятья. Старикашка с самого начала косо смотрел на Гасси, и живи он в те времена, когда отцы сами решали, за кого их дочерям выходить замуж, он бы не долго думая наложил запрет на этот брак.
Гасси как-то рассказывал, что когда он, Гасси, был представлен. Бассету в качестве жениха его, Бассетова, чада, у него, у Бассета, челюсть отвисла, он уставился на Гасси и придушенным голосом выдавил: «Что?!». Старикашка, видимо, ушам своим не верил и надеялся, что его разыграли и что вот-вот настоящий жених выскочит из-за дивана с криком: «Первое апреля!». А когда он, Бассет, уразумел наконец, что с ним не шутят и в качестве зятя ему выпал на долю именно Гасси, он забился в угол и сидел, как пень, даже на вопросы не отвечал.
Неудивительно, что от сообщения племянницы старый хрыч взыграл, как от дозы тонизирующего бальзама доктора как-его-там, который — бальзам, а не доктор, — воздействует прямо на красные кровяные тельца и вызывает во всем теле приятную теплоту.
— Сбежал? — булькая от радости, переспросил папаша Бассет.
— Да.
— С поварихой?
— Вот именно. Поэтому я и говорю, обеда не будет. Придется обойтись крутыми яйцами, если, конечно, они остались после школьного праздника.
Услышав о крутых яйцах, папаша Бассет поморщился, видно, мысленно вернулся к чаепитию в павильоне, но он был слишком счастлив и не хотел думать о грустном. Он махнул рукой, давая понять, что обед ровным счетом ничего не значит. Мы, Бассеты, если надо, способны мириться с лишениями — вот что означал этот взмах.
— Дорогая, ты уверена, что не ошиблась?
— Я их встретила, когда они выходили из дома. Гасси спросил, нельзя ли взять мой автомобиль.
— Надеюсь, ты ему позволила?
— Конечно. Я сказала: «Сделай одолжение, Гасси».
— Умница. Прекрасный ответ. Стало быть, они уехали.
— Умчались с ветерком.
— И хотят пожениться?
— Как только Гасси получит специальное разрешение. Придется обращаться к архиепископу Кентерберийскому, а это, говорят, влетит в копеечку.
— На хорошее дело не стоит жалеть денег.
— Вот и Гасси так считает. Забросит повариху в имение Бертиной тетки, а сам махнет в Лондон к архиепископу. У него только одно на уме — жениться поскорее.
Когда я услышал сногсшибательное сообщение о том, что Гасси собирается забросить Эмералд Стокер к тете Далии, со мной чуть конвульсии не сделались. Как старушка отнесется к этому вторжению, еще вопрос, думал я, благоговейно восхищаясь глубиной Гассиной любви к своей Эм, толкнувшей его на такой рискованный шаг. Моя престарелая тетка — дама с характером, и если вы ее прогневите, от вас в два счета только мокрое место останется. Говорят, те, кого она в свое время отчитывала на охоте за то, например, что они обгоняли собак, до конца своих дней так полностью и не пришли в себя, а в первые месяцы вообще пребывали в состоянии транса и вздрагивали от каждого резкого звука.
Когда я убрал руки от лица и смог видеть папашу Бассета, я обнаружил, что он смотрит на меня с такой благожелательностью, что даже не верится. Будто это не с ним я только что общался, если этим термином можно обозначить ситуацию, когда в течение получаса двое сидят нос к носу, не проронив ни слова. Очевидно, радость так на него подействовала, что он почувствовал дружеское расположение ко всем на свете и даже на Бертрама теперь мог смотреть без содрогания. Ну просто не смертный человек, а диккенсовский герой.
— Мистер Вустер, ваш стакан пуст, — .жизнерадостно проговорил он. — Позвольте его наполнить?
Я сказал, что позволяю. Вообще-то два стакана — это моя норма, но сегодня, когда у меня уверенность в себе сошла на нет, я чувствовал, что третий стакан мне не повредит. В самом деле, я даже ощутил отчетливое желание не останавливаться и на этом. Однажды мне случилось читать про одного типа, который перед обедом обычно выхлебывал по двадцать шесть мартини, и теперь мне стало казаться, что, где-то по большому счету, он был прав.
— Родерик сказал, — заговорил старикашка с таким ликованием, будто ожидал, что его реплика будет встречена одобрительным хохотом в зале судебных заседаний, — что вы не смогли вместе с нами участвовать в школьном празднике, потому что неотложные семейные дела требовали вашего присутствия в «Бринкли Корте». Надеюсь, все там обошлось благополучно?
— Да, благодарю вас.
— Нам всем вас не хватало, но, конечно, делу время, потехе час. Как поживает ваш дядюшка? Надеюсь, он в добром здравии?
— Да, он здоров.
— А тетушка?
— Она уехала в Лондон.
— В самом деле? Должно быть, вы огорчились, что не застали ее. Редкая женщина ваша тетушка, я ею восхищаюсь. Такая гостеприимная, такая жизнерадостная. Я испытал ни с чем не сравнимое удовольствие, когда гостил у нее недавно.
Думаю, от избытка чувств он мог бы бесконечно продолжать в том же духе, но тут Стиффи вдруг очнулась от задумчивости. До этой минуты она стояла и с сомнением поглядывала на дядюшку, будто что-то прикидывая. И вот сейчас, видимо, приняла решение.