Том 1. Дживс и Вустер
Шрифт:
— Зовите меня просто Берти.
— С удовольствием, Берти.
— А можно, я буду звать вас Родериком?
— Был бы счастлив.
— Или Родди? А то Родерик натощак не выговоришь.
— Как вам больше нравится.
— И вы в самом деле пойдете искать туфлю?
. — Непременно. Я глубоко уважаю и люблю вашего дядю и прекрасно сознаю, какое горе он испытает, узнав, что бесценный экспонат навсегда исчез из его коллекции. Никогда не прощу себе, если, принимая меры для возвращения принадлежащих ему ценностей, я не сделаю…
— … все от вас зависящее?
— Я собирался сказать «все, что в моих силах». Я напрягу
— … умственные способности?
— По-моему, «душевные силы» будет точнее.
— Да, вы правы. Вам надо улучить момент…
— Несомненно.
— Дождаться удобного случая…
— Именно.
— И тут уж не зевать!
— Я так и понял.
— Один совет, если позволите: не ищите на шкафу, там этой штуки нет.
— Спасибо, это полезно знать.
— Разве что он положил ее туда уже после моего ухода. Что ж, Родди, ни пуха ни пера.
— Спасибо, Берти.
Какое тепло разлилось у меня внутри, когда я возвращался на лужайку за книжкой мамаши Артроуз, чтобы поставить ее на полку в спальне тетушки Далии, словно я принял двойную дозу желчегонной микстуры доктора Гордона. Я был до глубины души восхищен мужеством Родди. Он ведь уже в годах, ему никак не меньше пятидесяти, а сколько жизненной энергии, оказывается, еще бурлит в этом старикане, просто удивительно. Это свидетельствует о том, что… ну, не знаю о чем, но о чем-то свидетельствует. Я стал размышлять о старине Глоссопе, пытался представить, каким он был во времена ночных вылазок за печеньем. Но ничего вообразить не смог, вот разве что в ту пору он еще не был лыс, как репка. Так часто бывает, когда речь идет о людях намного тебя старше. Помню, я был потрясен, когда узнал, что дядя Перси, этот старый пень, в котором невозможно заподозрить ни малейшей искры человеческих чувств, был рекордсменом Лондона по числу скандалов и его регулярно выставляли из зала во время балов в «Ковент-Гардене».
Придя с книгой в берлогу тетушки Далии, я обнаружил, что у меня есть еще целых двадцать минут, прежде чем надо будет переодеваться к ужину, поэтому я уселся в кресло и продолжил чтение. Мне пришлось прерваться на той странице, где мамаша Артроуз, поплевав на ладони, уже готовилась повергнуть читателей в трепет ужаса. Не успел я дойти до первых улик и пятен запекшейся крови, как дверь распахнулась и предо мной предстал Селедка. И едва я на него взглянул, как действительно почувствовал трепет ужаса — лицо его пылало, как багряный закат перед ветреной погодой, и весь вид выражал полное смятение. Он выглядел как Джек Демпси в конце финального матча с Джином Танни [78] — как вы, вероятно, помните, в тот раз он не успел «нырнуть», когда Джин выполнял свой коронный прямой правой.
78
… матча с Джином Танни — речь идет о матче за звание чемпиона мира в тяжелом весе в 1926 году, когда Джек Демпси лишился звания чемпиона.
— Берти, — завопил он с порога. — Я тебя по всему дому ищу!
— Я задержался с Макпалтусом в буфетной. А что стряслось?
— Что стряслось!
— Тебе не нравится красная комната?
— Красная комната!
По его виду я догадался, что он пришел не затем, чтобы выразить недовольство по поводу спальных апартаментов.
— Тогда в чем загвоздка?
— В чем загвоздка!
Тут я понял, что пора принимать решительные меры. Через десять минут переодеваться к ужину, а в эту игру можно играть часами.
— Послушай, дурья башка, — терпеливо сказал я. — Решай, да побыстрее: либо ты мой старый друг Реджинальд Сельдинг, либо эхо в Швейцарских Альпах. Если ты собираешься повторять за мной каждое слово…
Тут появился папаша Глоссоп с коктейлями, и нам пришлось прекратить обмен любезностями. Селедка залпом осушил свой бокал и немного успокоился. Когда дверь за Родди закрылась, и мы смогли продолжить разговор, он заговорил уже нормально.
— Берти, — сказал он и взял второй бокал, — случилось нечто ужасное.
Должен признаться: у меня упало сердце. Вы, наверное, не забыли, как я в разговоре с Бобби сравнил «Бринкли-Корт» с усадьбой из рассказов покойного Эдгара Аллана По. Если вы знакомы с его произведениями, то, конечно, помните, как несладко приходилось у него тем, кто останавливался на ночь в загородном доме — в любую минуту в комнату мог войти закутанный в окровавленный саван мертвец. В «Бринкли» до этого пока не доходило, но атмосфера становилась все более и более зловещей, а тут еще Селедка заявляет, что готов поведать нечто ужасное и еще сильнее нагнетает ощущение надвигающейся беды.
— Что случилось? — спросил я.
— Я расскажу тебе, что случилось, — сказал он.
— Да, будь так добр, — попросил я. И он рассказал.
— Берти, я думаю, ты понимаешь, что я был в полном отчаянии, когда прочитал это объявление в «Тайме»? — сказал он и взял третий бокал.
— Разумеется. Это вполне естественно.
— У меня голова шла кругом, и…
— Да, ты мне уже рассказывал. У тебя потемнело в глазах.
— Жаль, что не надолго, — с горечью произнес он. — К сожалению, скоро это прошло. Через какое-то время тьма рассеялась, и меня охватила страшная ярость. Я буквально клокотал от злобы, а потом встал со стула и написал Бобби оскорбительное письмо.
— О, Господи!
— И уж постарался от души.
— Ах ты, черт!
— Открыто обвинил ее в том, что она дала мне от ворот поворот из корыстных побуждений, чтобы выйти замуж за более богатого претендента. Назвал ее распутной Иезавелью с морковными патлами и добавил, что очень рад, что наконец-то от нее избавился. Написал, что… не помню, что я еще там написал, но выдал ей по первому разряду.
— Но ты ни разу не упомянул про письмо.
— Я был вне себя от счастья, когда узнал, что объявление в «Тайме» всего лишь уловка и что она меня по-прежнему любит, и напрочь забыл про злосчастное послание. А сейчас вдруг вспомнил — прямо как обухом по голове. Я даже по… по…
— Поперхнулся?
— Пошатнулся. Ноги стали, как ватные. Но у меня все же хватило сил дотащиться до телефона. Я позвонил в Скелдингс-Холл — мне сказали, что она только что приехала.
— Видать, неслась, как поддавший автогонщик!
— Не сомневаюсь. Одно слово — слабый пол. Короче говоря, она уже была там. И жизнерадостным тоном сообщила, что обнаружила на столе в холле мое письмо. И что ей не терпится его поскорей прочесть. Я дрожащим голосом попросил ее не читать письмо.
— Значит, ты поспел как раз вовремя.