Том 1. Дживс и Вустер
Шрифт:
Я продолжал играть свою роль. Гуманнее было бы тотчас вернуть на его лицо румянец счастья, но мне захотелось еще немного помурыжить дуралея, и потому я не спешил снять маску.
— А, ну да. В «Тайме». Объявление. Понятно. Так ты его прочел?
— В клубе. После обеда. Я глазам своим не поверил. Что ж, и я поначалу не поверил своим глазам, но не стал ему об этом рассказывать. До чего же это похоже на Бобби — придумать хитроумный план и не известить в первую очередь его. Наверное, у нее просто выскочило из головы, а может быть, она нарочно от него скрыла,
— И я скажу тебе, почему я не мог в это поверить. Как ни дико это звучит, но еще два дня назад она была помолвлена со мной.
— Да что ты говоришь?
— Можешь мне поверить.
— Помолвлена с тобой, говоришь?
— Помолвленнее не бывает. И все это время она замышляла гнусное предательство.
— Да уж, признаюсь…
— Если ты когда-то слышал о предательстве более гнусном, поделись, буду рад. Вот что такое женщины. Это ужасные создания, Берти. Нужно издать закон. Надеюсь дожить до того дня, когда женщин запретят законом.
— А как же с продолжением рода человеческого?
— А зачем ему продолжаться?
— Что ж, понимаю. В чем-то ты прав.
Он в сердцах отбросил носком ботинка проползавшего мимо жука и задумчиво нахмурился.
— Больше всего меня поразила ее холодная, бесчувственная жестокость, — продолжал он. — Ни единого намека на то, что она собирается дать мне отставку. Не далее как на прошлой неделе, за обедом, она с величайшим увлечением обсуждала, где нам лучше провести медовый месяц. И вот, пожалуйста. Хоть бы предупредила! Естественно ожидать, что девушка, решившая растоптать твою жизнь с безжалостностью парового катка, черкнет на прощание пару строк, хотя бы на почтовой открытке. Видимо, ей такое и в голову не пришло. Предпочла, чтобы я узнал об этом из утренней газеты. Прямо как обухом по голове.
— Еще бы! Наверное, в глазах потемнело.
— Весь мир померк. До конца дня я обдумывал случившееся, а утром отпросился на работе, сел в машину и приехал, чтобы сказать тебе…
Он замолчал, не в силах побороть охватившие его чувства.
— Сказать мне — что?
— Сказать: что бы ни случилось, это не должно отразиться на нашей дружбе.
— Разумеется, нет. Как тебе такое могло прийти в голову!
— Такие старые друзья.
— Старее не бывает.
— Мы подружились еще мальчишками.
— В итонской форме и с прыщами на физиономиях.
— Точно. Мы были как братья. Я, бывало, отдавал тебе последнюю ириску, а ты по-братски делил со мной заветный пакетик леденцов. Когда ты болел свинкой, я подцеплял ее от тебя, а когда у меня была корь, ты заражался от меня корью. Каждый помогал другому, чем мог. Так что мы должны и дальше дружить, будто ничего не случилось.
— Именно.
— Иногда обедать вместе, как прежде.
— Ну, разумеется.
— Играть в гольф по субботам, а иногда в сквош. А когда ты женишься и обзаведешься собственным домом, я стану время от времени заходить к вам выпить пару коктейлей.
— Да, пожалуйста.
— Непременно. Хотя мне потребуется нечеловеческое
— Неужели обязательно называть ее тупорылой притворщицей?
— А ты что, можешь придумать что-нибудь позабористее? — спросил он с видом человека, готового обсудить любые разумные предложения. — Слышал когда-нибудь про Томаса Оттуэя? [74]
— Не припоминаю. Это твой приятель?
74
Томас Оттуэй (1652–1685) — английский драматург.
— Драматург семнадцатого века. Он написал «Сироту». Так вот, в этой пьесе есть такие строки: «Какое зло на свете не совершалось женщиной? Кто предал Капитолий? Женщина. Кто погубил Марка Антония? Женщина. Кто стал причиной бесконечных войн, повергших в прах славную Трою? Женщина. Вероломная, коварная, все разрушающая женщина». Оттуэй знал, что говорил. Он взглянул на женщин под верным углом. Можно подумать, что он лично был знаком с Робертой Уикем.
На моем лице снова заиграла едва заметная улыбка. Все это меня ужасно забавляло,
— Знаешь, Селедка, может быть, я заблуждаюсь, но мне что-то подсказывает, что на данный момент ты не слишком высокого мнения о Бобби.
Он пожал плечами.
— Нет, отчего же. Не считая того, что мне хочется задушить ее собственными руками, а потом поплясать на останках в подбитых гвоздями сапогах, я к ней вполне равнодушен. Она предпочла тебя мне, и больше здесь разговаривать не о чем. Самое главное, чтобы наша с тобой дружба не пострадала.
— И ты проделал столь длинный путь лишь для того, чтобы в этом убедиться? — растроганно спросил я.
— Честно говоря, я надеялся, что мне удастся получить приглашение на ужин и отведать кулинарных изысков Анатоля прежде, чем я сниму комнату в «Безрогом быке» в Маркет-Снодсбери. Анатоль готовит все так же восхитительно?
— Лучше прежнего.
— Могу себе представить — все, наверное, так и тает во рту. Прошло два года с тех пор, как я имел счастье приобщиться к его шедеврам, а я до сих пор не могу забыть их вкус. Великий артист!
— Что и говорить! — воскликнул я и с удовольствием обнажил бы в знак уважения голову, не окажись я без шляпы.
— Как ты считаешь, есть у меня шанс напроситься на ужин?
— Разумеется, мой дорогой друг. В этом доме никогда не откажут нищему и убогому.
— Вот и чудесно. А после ужина я сделаю предложение Филлис Миллс.
— Что?
— Я знаю, что тебя смутило. Она родственница Обри Апджона, подумал ты про себя. Но, с другой стороны, Берти, разве это ее вина?
— Пожалеть, а не осуждать?
— Именно. Нужно шире смотреть на вещи. Она милая, славная девушка, не то, что некоторые медноволосые Далилы, не буду уточнять, кого я имею в виду. Мне она очень нравится.