Том 1. Повести и рассказы
Шрифт:
Таким образом, в течение нескольких часов создалась легенда: слезы и человеческая кровь дошли до господнего престола, и свершилось чудо — вот здесь, на глазах всей округи. Верующие взволновались, вольнодумцы слушали с презрительным видом, но в душе трепетали.
— Что еще будет? — спрашивали все.
— А знаете: старик, говорят, в уме повредился?
— Оно и видно, если он возчика швырнул на шоссе, нас всех созвал невесть зачем, а теперь из дому удрал и шатается где-то по полям.
— Он всегда так делает, когда разозлится…
— На кого ж ему злиться?.. Разве что на господа бога!
— Заткни рот!..
— Что же будет теперь старик делать?
— А что?.. Может, уже не будет жилы из нас выматывать?
— В конторе говорят, что, наверно, он продаст фабрику и поедет к своим.
— Да у него никого нет.
— Э, найдет!.. Швабы — они плодовитые.
Так перешептывались рабочие. Старшие мастера были озабочены. Работы они и не спрашивали, а только бегали поминутно в контору узнать, нет ли новостей. Один из мастеров предложил в знак траура приостановить работу на фабрике, но старик бухгалтер воспротивился этому.
— Пусть все идет, как шло, — сказал он. — Хозяин и так не в себе, зачем же его раздражать?.. Мне и самому было тоскливо и страшно, когда остановилась фабрика и все пошли к дому хозяина. Когда грохочут машины, становится легче на сердце и кажется, что ничего дурного не случилось…
— Правильно!.. Правильно! — поддакивали ему остальные.
Около шести вечера явился в контору Адлер. Он вошел незаметно, как призрак. К одежде его прилипла грязь, словно он валялся на земле. Коротко остриженные льняные волосы были взъерошены. Он вспотел и задыхался. Белки его глаз налились кровью, зрачки непомерно расширились.
Войдя в контору, он быстро обежал все комнаты, с хрустом ломая толстые пальцы. Служащие дрожали, сидя на своих стульях.
Молодой корреспондент читал какую-то телеграмму. Адлер подошел к нему и спросил изменившимся голосом, хотя довольно спокойно:
— Что там такое?
— Хлопок опять поднялся в цене, — ответил корреспондент. — Мы сегодня заработали шесть тысяч.
Он не окончил фразы. Адлер вырвал у него телеграмму, скомкал ее и швырнул ему в лицо.
— Подлец!.. — закричал он на служащего. — Подлец! Как ты смеешь говорить мне что-либо подобное?..
Он снова забегал по комнате, бормоча:
— Человек — это самое худшее из животных. Собаки и те, видя мое горе, не осмеливаются ластиться ко мне и убегают, поджав хвост… А он говорит о шести тысячах рублей!..
Адлер остановился перед испуганным служащим и, размахивая руками, сказал охрипшим голосом:
— Сделай ты, медный лоб, так, чтобы время отодвинулось на неделю назад… на один день… и я отдам тебе все мое состояние. Я уйду из этой проклятой страны босой и нагой, уползу на коленях, буду бить щебень на дороге, умирать с голоду — и все-таки буду счастлив… Ну, ты!.. Можешь ты отодвинуть время хоть на один день… на полдня?..
В контору вбежал Бёме, которого уведомили, что Адлер вернулся.
— Готлиб, — сказал пастор, — лошади ждут, поедем ко мне…
Фабрикант, грязный, запыхавшийся, вдруг выпрямился, сунул обе руки в карманы и, посмотрев на пастора свысока, насмешливо сказал:
— Нет, мой святой Мартин, я не поеду к тебе!.. Скажу тебе больше: ни тебе, ни твоей Аннете, ни твоему Юзеку я не оставлю ни гроша!.. Слышишь?.. Я знаю, что ты слуга божий и что твоими устами глаголет мудрость господня… И все-таки я не дам
— Что ты говоришь, Готлиб? — с удивлением спросил пастор.
— Я, кажется, говорю ясно!.. Вы все сговорились отнять мое состояние, чтобы когда-нибудь твой Юзек, техник, мог распоряжаться как у себя дома на этой фабрике… Вы убили моего сына… И хотите убить меня. Но не на такого напали!.. Я не принадлежу к разряду глупцов, которые за миллионы рублей покупают спасение души у пасторов или ксендзов!..
— Готлиб!.. — прервал его пастор. — Ты подозреваешь меня?.. Меня?..
Адлер схватил его за руку и, с яростью глядя в глаза, сказал:
— Помнишь, Бёме, сколько раз ты угрожал мне карой божьей?.. Раньше такие разговоры вели иезуиты с глупыми богачами и выманивали у них состояние… Но я не позволил себя дурачить и не отдал своего состояния, поэтому… бог меня покарал!.. Не притворяйся удивленным, Бёме!.. Ведь не так давно ты бросал в пруд пробки и щепки, указывал на какие-то волны и говорил, что они возвратятся… Ну, вот — твои волны возвратились… Только бедный сын мой уж не вернется… Он отправился путешествовать, и ему понадобится много, очень много денег и отцовское сердце, чтобы оберегать его от иезуитов и пасторов!.. Ступай, Бёме!.. Мне тошно смотреть на твой длинный нос, который так противно покраснел!.. Ступай, Бёме, к моему сыну; ведь твой голос слышен даже на том свете, так скажи ему…
Никогда Адлер еще не был так красноречив, как в то мгновение, когда его покидал разум. Он схватил пастора за плечо и выпроводил за дверь. Потом снова обошел все комнаты.
Наконец он убежал из конторы. Вечерний мрак укрыл его, а гул фабричных машин заглушил его шаги.
Служащие были потрясены. Никто уже не сомневался, что Адлер не в своем уме, по крайней мере в эту минуту. Но о том, чтобы присмотреть за ним, учредить над ним опеку — никто и не помышлял. Несчастья были так велики и так быстро чередовались, что все потеряли головы. Они могли машинально выполнять свои повседневные обязанности, но решиться на самостоятельный шаг по отношению к хозяину, даже помешанному, никто не был способен.
Пастор Бёме понимал весь ужас положения. Зная характер Адлера, он предвидел новые несчастья и мог бы хоть частично предотвратить их, но не посмел тут распоряжаться. Да и кому приказывать? Кто бы его послушался?
Между тем события быстро развивались. Около семи часов один из рабочих заметил, что маленькая дверца от склада с хлопком отперта. Но не успел он сообщить об этом кладовщику, не успели сбежаться люди, как дверь оказалась закрытой.
На фабрике зашептали сначала о краже, потом о кающейся душе Фердинанда… Дали знать служащим конторы, которые уже разошлись по домам. Двое или трое прибежали. Предчувствуя недоброе, они осмотрели контору и обнаружили исчезновение ключей от главных помещений фабрики.